Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Я бы желала помочь Вам, monsieur, однако не могу отлучиться, – качнула головой Катерина, – с минуты на минуту вернется мой жених.
Незнакомец, кажется, опечалился еще сильнее: его и без того опущенные уголки губ дернулись, словно бы могли опуститься еще ниже, а глаза заблестели. У Катерины даже сердце кольнуло, столь несчастным он выглядел.
– Это не отнимет более пары минут – лавочка здесь же, на Невском, – мужчина предпринял еще одну попытку и, похоже, даже порывался упасть перед ней на колени – Катерина опасливо сделала полшага назад. Тяжело вздохнув, она обернулась: Дмитрия не было видно.
– Где, Вы говорите, видели кружева? – она силилась вспомнить,
– В Пассаже, – уточнил мужчина, а Катерина расслабилась – до здания напротив было рукой подать, а народу там было, пожалуй, даже больше, чем в Гостином Дворе – его полюбила вся петербургская публика, для которой такая улица-галерея стала диковинкой. Особого внимания, пожалуй, удостаивались даже не магазины, а ресторация и квартирки третьего этажа, где часто проводились литературные вечера. Быть может, если сейчас она на выходе столкнется с женихом, тот сопроводит их, а после они смогут зайти в кофейню и взять тех волшебных пирожных с белоснежным кремом.
– Только мне нужно будет обязательно вернуться сюда же, на Суконную линию, – все еще колеблясь, сообщила Катерина, вновь оглядываясь.
Незнакомец часто-часто закивал, тут же хватая её ручку и склоняясь к оной губами, одновременно с этим горячо благодаря «спасительницу». Та едва заметно напряглась, но ничего не сказала, позволяя вывести себя из битком забитых торговых рядов, где находиться долго ей никогда не доставляло удовольствия – слишком уж шумно, да и духота прелести этому месту не добавляла.
На улице, увы, Дмитрия она не увидела – куда именно он удалился с тем «голубым мундиром», она даже не догадывалась, но уже начала предполагать, что это дело отнюдь не одной минуты. Главное, чтобы жениха не вызвали внезапно непосредственно в штаб на Мойке. Хотя он бы не оставил её так надолго одну. Впрочем… что-то подсказывало Катерине, что при выборе между сердцем и долгом Дмитрий всегда будет склоняться к последнему.
Даже после их венчания.
Продолжая осматриваться на пути к оживленному проспекту, чтобы перейти на противоположную сторону, стоя в тени арки, выводящей из уличной галереи наружу, Катерина совсем упустила из виду своего спутника. И потому совершенно не заметила, когда тот зашел ей за спину, отстав на шаг, и уже отнюдь не неуверенным движением резко накрыл батистовым платком её лицо. Вздрогнув скорее от резкого эфирного аромата, нежели от странных действий, она попыталась было освободиться, но новый судорожный вдох (абсолютно бессознательный) вызвал легкую тошноту, а следующая пара – отозвалась головной болью и ощущением потери контроля над своим телом.
Совершенно не понимая, как такое могло произойти на Невском, где, кажется, невозможно было остаться незамеченным, Катерина почувствовала, как становится абсолютно беспомощной, и, прежде чем упасть в обморок, успела услышать театрально-испуганное мужское восклицание.
Её спутник, бережно поймав обмякшее тело, с круглыми глазами огляделся и застыл на месте, словно не зная, что ему делать дальше. Кто-то из прохожих бросал на него недоуменные взгляды, кто-то даже осмелился поинтересоваться, не нужна ли помощь. Тот, сбиваясь, пояснил, что барышне внезапно подурнело, и попросил поймать для него экипаж – с дамой на руках это сделать было бы крайне сложно.
Уже спустя пару минут открытая пролётка неспешно везла их вниз по Невскому, а мужчина, приложив пальцы к шее бессознательной барышни,
Его отправляли не за трупом.
Комментарий к Часть III. Разорванные грезы. Глава первая. Сердце раскололось и вновь срослось
Приведены реальные письма Александра к брату, а также использованы материалы из путевых журналов О.Б.Рихтера, так что описанные случаи в отношении Николая являются реальностью, а не авторским бунтом тараканов.
========== Глава вторая. Жалеть не смей ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, июль, 30.
В тонком луче света, едва пробивающемся сквозь щель между плотно задернутыми портьерами, укрывающими окно, плясали пылинки. На отполированных поверхностях секретера, прикроватного столика, трельяжа и даже маленького клавесина, стоящего в темном углу, тоже лежала пыль, говоря о том, что опочивальня эта едва ли использовалась часто. Высохший в фарфоровой вазе букет полевых цветов дополнял картину забвения, тяжелым пологом опустившегося на каждый предмет здесь. Только Бориса Петровича, откинувшегося на спинку глубокого кресла, обитого болотно-зеленым подистершимся сукном, это едва ли волновало – он уже привык находиться в помещениях, не блещущих особой роскошью: стоило ненадолго смириться с этим, чтобы в конце в полной мере насладиться достигнутой целью – она станет лишь еще слаще после таких лишений.
Да и в сравнении с тем, как он жил, будучи отроком, находясь в ссылке вместе с семьей, все это было почти царскими хоромами.
Ожидание стало для него таким же привычным, как и утренний крепкий черный чай со смородиновым листом. Давно наскучившим, но иногда крайне необходимым.
Приоткрыв глаза, он убедился, что племянница все еще пребывает без чувств, и мысленно выругался – похоже, до исполнителя не дошло, что на нее слишком остро действует ингаляционный анестетик. Если кому-то могло потребоваться несколько минут, то Катерина падала без сознания через пару десятков секунд – об этом старый князь узнал совершенно случайно, когда племяннице не было и десяти. Кто б мог знать, что информация окажется столь полезной. В тот момент явно никто об этом не думал – за жизнь девочки тогда перепугались все, включая самого князя Остроженского. Не как за главную фигуру решающей партии – как за родного человека.
Даже странно, что по прошествии нескольких лет (чуть более десятка, пожалуй) все эти связи оказались что паутина: такие же отвратительно-липкие, но рвущиеся без права на обратное воссоединение даже без видимого вмешательства.
Он ничего не чувствовал. Ни к сестре. Ни к племянникам.
Он даже порой сомневался, а осталось ли в нем то самое чувство к невесте – которое сподвигло на клятву. Или же он просто нашел образ, что сумел оформить все его намерения и цели воедино? Любил не женщину, но то, что она собой олицетворяла.
Власть. Признание. Силу.
Иного способа доставить Катерину сюда не было: ему крайне повезло, что она вдруг вырвалась из-под опеки своего излишне деятельного жениха и его семейки – сознаться, Борис Петрович полагал, что племянница до самого венчания деревни не покинет. А там все же было сложно выманить её из дома, чтобы никто ничего не заметил. Тут же судьба сама подтолкнула её ему в руки: стоило только от доверенного лица узнать, что она вздумала наведаться в столицу, оставалось только напомнить одному человечку о его долге и намекнуть, что еще одной осечки ему не простят. У старого князя вообще с милосердием было очень сложно. И с каждым днем оное утекало по капле, испаряясь с шипением.