Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Мы обещались выходить замуж по старшинству.
– Тебя больше не должно заботить это обещание, – обронила Ирина, вновь будто забираясь в ледяной панцирь: таким холодом повеяло от её фигуры.
– Клятвы, данные перед образами, нарушать нельзя, – покачала головой Катерина, в упор смотря на сестру. – Не по такой незначительной причине.
– Незначительной? – горечь и злость, пропитавшие одно-единственное слово, могли бы убить за считанные секунды, будь они ядом. – Я теперь абсолютная калека, Катя, ты это понимаешь? – возвращая сестре её пристальный взгляд, медленно произнесла Ирина.
К чести Катерины, минутную борьбу она выдержала, не опустив глаз и даже не изменившись
– Только это ничуть не смутило барона.
– С чего ты взяла? – теперь уже фразы были облачены в покрывало горечи и усталости; дышать стало легче.
– Я говорила с ним.
Не было слышно даже дыхания – в спальне повисла тяжелым пологом тишина. Четыре простых слова остановили время и, казалось, обратили все в ничто. Ирина все так же смотрела на сестру, но теперь каким-то беспомощным взглядом, в котором сложно было явно определить хоть одну эмоцию, но, по крайней мере, там не читалось ненависти – это уже дарило определенную надежду.
– Зачем?.. – почти одними губами, тише, чем шелест листьев при слабом ветре.
Катерина сглотнула, прежде чем объясниться:
– Он испытывает к тебе сильные чувства. Маменька рассказала мне, что он пытался добиться свидания с тобой еще в первые дни после… той трагедии, – она невольно начала прокручивать помолвочное кольцо на пальце, – но только увидев его на второй день своего приезда я поняла, что им двигало. Если бы он мог, он бы занял твое место. Его страдания не меньше твоих: отдать кому-то свое сердце – то же, что и остаться без ног или рук, только во сто крат хуже. Не мне судить тебя, не мне говорить тебе, как жить – это тебе стоит давать советы нам с Ольгой. Но ты не представляешь, каким счастьем тебя одарил Всевышний – ты любима, и любима искренне и горячо. Возможно, так, как больше никогда не будешь. Не отталкивай его, – уже почти шепотом попросила Катерина, обхватывая себя руками, – позволь вам обоим шанс.
Все то время, что сестра медленно, словно выискивая каждое слово в океанской пучине, говорила, Ирина не сводила с нее глаз. И не от того, что именно слетало с этих сухих губ – за фразами, обращенными к ней, крылось что-то еще. Болезненное. Убивающее. И эти худощавые пальцы, которые с такой легкостью поворачивали грозящееся упасть кольцо, выдавали внутреннюю тревогу.
«…отдать кому-то свое сердце – то же, что и остаться без ног или рук…»
– Кому отдала свое сердце ты?
Вопрос слетел с бескровных губ еще до того, как прозвучал в голове. Судорожный вздох стал негласным подтверждением – читать сестру между строк она не разучилась. Осознавая, что ответа не получит (да и едва ли она его ждала, в действительности не намеренная вслух спрашивать об этом), Ирина бросила взгляд на едва мерцающий прозрачный камень на золотом ободке: кольцо, что так и не сняла.
Не надеялась на что-то – просто пыталась сберечь это единственное воспоминание о несбывшемся, потерянных мечтах и улыбках. Ночами прижимала к израненным губам и чувствовала соленый вкус собственных слез на идеально ограненном бриллианте. Молила, чтобы барон не потребовал обратно кольцо, хоть и понимала – он имеет полное право. Прочие подарки едва ли её интересовали, но в этом украшении будто собралось все дорогое сердцу, что хотелось сохранить, какую бы боль оно ни причиняло.
Радужный перелив перетек с одной грани на другую, стоило едва шевельнуть рукой.
Возвращая взгляд все так же смотрящей на нее сестре, Ирина разомкнула пересохшие губы:
– Я поговорю с ним.
***
Дания, Копенгаген, год 1864, сентябрь, 16.
С официальным объявлением о помолвке средней дочери датского короля и Наследника Российского Престола медлить не стали: королева Луиза, похоже, и
Впрочем, лучше ему пройти через все это сейчас и спокойно выдохнуть, нежели находиться в состоянии бесконечного ожидания чего-то. Пусть уж эта пара недель, что ему предстоит прожить в Фреденсборге, будет тихой.
Даже не верилось, что главная цель, с которой он был отправлен в европейский вояж, достигнута, и теперь он может, после недолгого визита в Италию, всерьез думать о возвращении на родину. При одной только мысли об этом все внутри охватывал трепет – еще немного, и перед его глазами вновь замелькают дорогие сердцу пейзажи.
Не то чтобы ему не нравилась Европа – в ней было свое очарование, бесспорно, – но никогда бы он не пожелал надолго оставить Россию.
На миг подумалось, что ему несказанно повезло родиться не принцессой, которая совсем не вольна выбирать, какая страна станет ей домом: все царские дочери переходили в Европейские Дома, и лишь в редких случаях кто-то из иностранных принцев соглашался перейти в православие и в семью супруги. Так когда-то сделал герцог Лейхтенбергский, муж Марии Николаевны, до самой смерти проживший в России. Но большинство же считало это недопустимым. Мнением принцесс же никто не интересовался: если родители решили вопрос обручения, смена веры и отечества подразумевались априори.
Счастье, что Дагмар, похоже, не испытывала от этого никаких неудобств: они сумели урвать еще несколько минут до того как разойтись, чтобы после встретиться уже за торжественным обедом на несколько десятков гостей, и во время этого недолгого разговора Николай не увидел в карих глазах ни капли страха за то, что ей придется проститься с домом. Пусть не навсегда – они наверняка будут наносить визиты в Копенгаген ежегодно или чуть реже, но все же, как сильно она должна была любить ему и верить, чтобы не мешкая дать согласие.
Хотелось преклонить пред ней колени. Обещать, хотя бы лишь себе, что ни одного дня в своей жизни, проведенной там, в далекой и чуждой для нее России, она не пожалеет, что солнечным сентябрьским днем приняла бриллиантовое кольцо.
И постараться эти минуты оставить в ее памяти как одни из самых счастливых.
Ему же самому куда больше радости доставил бы тихий семейный вечер, нежели это пышное (впрочем, по меркам Российского Двора – ничуть) праздненство, устроенное королевской четой за считанные часы. Подготовка явно велась еще до его приезда, поскольку даже собрать столько высоких гостей было делом не одного дня. Расположившаяся подле него Дагмар столь явно отличалась от себя утренней, пребывая в напряжении: это читалось и в идеально ровной осанке, и в почти не вздымающейся груди. Спущенная линия декольте белого бального платья подчеркивала острые плечи, что делало её еще более беззащитной. Спускаясь на ключицы, тонкую шею обнимало жемчужное ожерелье в пять рядов: абсолютная простота и безупречный вкус Марии Александровны, передавшей через сына подарок для невестки. Для юной принцессы подобное украшение было куда уместнее тяжелых крупных бриллиантов, но в то же время подчеркивало её новый высокий статус.