Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Стоило только остаться наедине с собой, как все оживало перед глазами, будто случилось мгновением ранее: даже руки все еще помнили то родное тепло и острые грани изумруда в помолвочном кольце.
Оказалось, он уснул, сжимая её тонкие пальцы в своих. Лишь на несколько минут – быть может, на четверть часа, – но провалился в непроглядную тьму, совсем не зная, что происходит вокруг. А когда разомкнул глаза, не сразу понимая, почему так темно, и где он находится, заметил справа силуэт, едва обрисованный тусклым светом, пробивающимся
Она ему не померещилась.
Она вправду была здесь, оставшись по его эгоистичной просьбе. Недвижимо сидела все так же на краю постели, не расплетая их пальцев, и смотрела куда-то перед собой: он мог видеть её мягкий профиль с невысоким лбом, прямым носом и едва шевелящимися губами. Правая рука её лежала на груди, что-то сжимая – по всей видимости, крест.
Молилась. Мысль обожгла цесаревича что недавняя боль.
Беззвучно, но горячо – рваные тяжелые вдохи и выдохи говорили о том, что на сердце у нее неспокойно. Очень хотелось верить, что не он тому виной.
– Вы решили до утра просидеть так? – шепотом (знал – она услышит) осведомился, стараясь, чтобы вопрос звучал с привычным весельем.
Катерина вздрогнула, словно не думала, что он может проснуться. Обернулась, хоть и в этом особого смысла не было: мрак, царивший в спальне, едва ли позволял что-то разглядеть в лице.
– Вы не спали?
– Не знаю, – честно отозвался цесаревич уже чуть громче. – Кажется, словно провалился в черную дыру, упустив какой-то отрезок времени, и снова вынырнул.
По движению её головы, как-то неодобрительно качнувшейся, он понял, что Катерину его ответ не порадовал.
– Прошло уже около двух часов. Я надеялась, Вам удалось расслабиться.
Увы, то, что он описывал, на спокойный сон не походило.
Хотя его сейчас волновало отнюдь не это.
– И все эти два часа Вы даже не отпустили моей руки? – теперь и в его тоне слышался укор: как бы плох он ни был, но утомленная дама, проводящая ночь без сна, точно не делала ему чести.
– Вы просили остаться.
– А Вы решили сегодня исполнять все мои просьбы? – с призрачной усмешкой уточнил Николай, пытаясь хоть как-то определять изменения её эмоций, если уж тьма не позволяла этого сделать простым изучением взгляда. Однако Катерина, похоже, не хуже него научилась держать маску невозмутимости: поза её осталась неизменной, вплоть до слабого наклона головы к левому плечу.
– Это было исключение. Вам лучше?
– Определенно, – даже не стал раздумывать над ответом Николай, радуясь, что и его истинных эмоций сейчас не распознать: спина действительно не отзывалась болью, но едва ли это надолго. – Вам бы о себе стоило подумать. Отсутствие сна еще никому на пользу не шло, особенно барышням.
– Не тревожьтесь за меня, Ваше Высочество.
Нахмурившись в ответ на это, цесаревич сделал попытку приподняться, опираясь о продавливающуюся
– Меня уже не удивляет Ваше упрямство, Катрин, однако сейчас Вам его лучше оставить. Мне бы стоило проявить благородство и оставить Вам постель, удалившись на кушетку. Но беда в том, что кушеток здесь нет, а три часа в кресле, боюсь, окажутся для меня смертельными.
Усмешку на последних словах скрывать даже не пытался: знал, что и Катерина ему не позволит такой сон, и сам он при всем желании не обращения внимания на приступы счесть их простым недомоганием не мог.
Продолжая вглядываться в едва читающиеся черты её лица, Николай с той же усмешкой закончил:
– Потому могу только предложить разделить эту постель.
– Звучит крайне двусмысленно, – голос её, в котором сквозила ирония, повеселел, и цесаревич мог представить себе, как расходятся от уголков глаз тонкие лучики, когда она улыбается.
– Не более двусмысленно, чем Ваш ночной тайный визит.
– Ошибаетесь – визит был вечерним. Но, к моему глубочайшему сожалению, Вас застать мне не удалось.
– И судя по тому, что Вы решились на долгое ожидание, Вас привело сюда что-то серьезное. Или же Вы столь сильно тосковали в разлуке?
– Вы себе и представить не можете, как, – выделив голосом последнее слово, заверила его Катерина, склоняясь ближе: стало чуть легче рассматривать её усталое лицо. И тут же отвернулась, резко вставая с постели и одновременно с этим расплетая их пальцы – цесаревич даже не успел воспрепятствовать этому.
Стремительно отходя к окну – так, что теперь её силуэт четко обрисовывал мягкий лунный свет, едва пробивающийся из-за густых облаков – она обхватила свои плечи руками, словно желая согреться. Вся она сейчас состояла из каких-то резких линий, словно бы из обломков, и лишь одно неверное движение могло разрушить эту иллюзорную целостность. Сколь же сильно она отличалась от той девочки, которую он встретил впервые в далеком августе шестьдесят третьего.
Ему бы хотелось обратить время вспять: не столько для того, чтобы вновь прожить каждый миг, проведенный рядом с ней, сколько для того, чтобы увидеть в ней ту искру жизни.
Быть может, именно потому он так быстро решился на помолвку с Дагмар? Она походила на Катрин до тех страшных событий. И словно обещала ему – все можно забыть. Все можно сохранить.
Катрин ведь так и не рассказала, зачем приехала в Потсдам – она вовсе ни единого слова не проронила больше той ночью, а он и не пытался заговорить. Знал – пустое. Только смотрел на её тонкий хрупкий силуэт в обрамлении молочно-сизого лунного света, пока все не слилось в единое туманное пятно и не растворилось во тьме долгожданного сна. И даже она осталась где-то в нем, будто лишь привиделась.