Плачь обо мне, небо
Шрифт:
И последнее по крупицам начал Господь отбирать здесь.
– Как ты здесь оказалась? – совладав со своим голосом, осведомилась княгиня, сжимая худые, тонкие кисти дочери в своих, будто опасаясь, что, стоит пропасть этому контакту, все станет чудесным видением. – Императрица отпустила тебя?
Тревога, переплетающаяся с искренней радостью; то вспыхивающие, то потухающие искры надежды; отголоски неверия. Каких только чувств не было в этих фразах и на родном лице, на которое Катерина не могла наглядеться. Осторожно заставив маменьку сесть обратно, она заняла свободный стул напротив, так и не отпуская теплой руки – поза
– Я испросила разрешения повидаться с родными, – решив не упоминать о временном отсутствии при Дворе всвязи с готовившимся венчанием, мягко отозвалась Катерина. – Со мной прибыла Елизавета Христофоровна, она пожелала ехать в Баден. И Дмитрий, – добавила она, не зная, как объяснить присутствие жениха, не упоминая при этом свадьбу.
От княгини, как и ожидалось, не укрылось и то, что было оставлено за молчанием. Едва ощутимо сжав холодную руку дочери, она улыбнулась:
– Надеюсь, Елизавета Христофоровна не откажет погостить у нас пару дней? Я безмерно заскучала по нашим с ней чаепитиям.
– Думаю, она не меньше будет рада вашей встрече, – кивнула Катерина, чувствуя, как внутри что-то расходится трещинами. Губы дрогнули, складываясь в призрак прежней улыбки, разомкнулись, но тут же онемели – задать новый вопрос она не могла.
Не представляла, как подобрать слова, чтобы не вызвать новых слез.
– А что же Дмитрий Константинович? Все так и служит при Императоре? Помнится, ему жаловали звание личного адъютанта. Не ревнуешь жениха?
Вопросы, посыпавшиеся на Катерину, создавали иллюзию обыденного разговора, сродни тем, что протекали каждый вечер в поместье Голицыных. Все такие же искренние. Все такие же неспешные. Все за тем же чаем – спохватившись, княгиня кликнула служанку. Но только прежним не было уже ничто.
Тревожно вглядываясь в лицо матери, Катерина силилась понять, стоит ли поддерживать эту беседу, или лучше дать односложные ответы: даже если не принимать во внимание её вынужденную роль, которую, вероятно, можно было оставить ненадолго, каково должно быть княгине сейчас обсуждать венчание средней дочери, когда старшая навсегда потеряла эту возможность, будучи в шаге от статуса замужней барышни.
Пожалуй, мысли об Ирине не давали ей радоваться собственной устроенной судьбе сильнее всего, и в просьбе отложить свадьбу было куда больше переживаний за сестру, нежели мыслей о планах Бориса Петровича. Только об этом она Дмитрию бы ни за что не сказала. Хорошо, что спрашивать он больше не стал: просто принял её просьбу, согласившись даже точный день пока не обозначать – как только завершится вся история с князем Остроженским, поговорят. Раньше же, Катерина была уверена, она не сможет спокойно дать клятву. До той поры, пока существует угроза в лице «дядюшки», не в силах она думать о личном счастье.
Лишь бы все живы были.
– Скажите, маменька, как Ирина? – наконец, осмелилась она на терзающий сердце вопрос.
Лицо княгини, до того словно бы даже помолодевшей от радости, вызванной приездом дочери, помрачнело. Она явно не желала выдавать, сколько бессонных ночей прошло в рыданиях, сколько тяжелых дней и недель промелькнули в поисках хорошего медика, который бы дал хоть каплю надежды. Но все это запечатлелось в её уставших чертах, углубившихся морщинках, потерявших блеск глазах, впавших щеках. Какой разительный контраст между ней
– Совсем не встает, – Марта Петровна покрепче запахнула шаль, испытав внезапный озноб, хотя сегодня погода была на редкость благодатной, особенно для начала сентября. – Первые дни она даже от пищи отказывалась, ни с кем не разговаривала. Такая трагедия прямо перед свадьбой… – голос её сорвался, и княгиня поспешила прижать ладонь к губам, чтобы сдержать подступающий к горлу ком слез.
– Я… Могу я увидеть её? – Катерина не была уверена, что сама сумеет не разрыдаться: одна лишь мысль о сестре, ставшей калекой, да еще и отчасти по её вине, вызывала дурноту. Но и делать вид, будто той вообще не существует, было бы бесчеловечно.
– Конечно, – почти прошелестела княгиня, кивнув, и шелковым платочком промокнула все же успевшую появиться слезинку. – Думаю, после обеда.
– Как это восприняла Ольга?
Младшая из княжон, которой едва исполнилось семнадцать, всегда воспитывалась в особой любви, её старались уберечь от всего дурного. В сущности, единственным потрясением за все семнадцать лет для нее стала ссылка из России, и Катерине было хотелось, чтобы на этом беды для нее окончились. Однако, теперь ей пришлось столкнуться еще с одной трагедией, пусть и затронувшей не её, а сестру. Сколь тяжелым ударом для нее это стало, Катерина могла лишь догадываться.
– Она сильнее, чем мы думали, – блекло улыбнулась Марта Петровна, снимая с тарелочки круглое безе и едва надкусывая с самого краю. – Даже при том, что Ирина первые дни только молчала, Ольга не покидала её комнаты. Ей удалось заставить Ирину на четвертый день немного поесть, а на седьмой даже заговорить со мной. Через неделю она вернулась спать в свою комнату, но с утра до вечера так же сидит у сестры, почти не отлучаясь.
– А что же барон? – хмурясь, осведомилась Катерина. Принесенный чай медленно остывал, но ей не было до этого дела.
Слова матери стали для нее шоком:
– Он порывался несколько раз увидеть Ирину.
Ошеломленно разомкнув губы, она несколько секунд молча взирала на мать, прежде чем попытаться выяснить чуть больше:
– Я полагала, он постарается забыть готовившееся венчание как страшный сон.
– Возможно, он действительно испытывает к ней искренние чувства, – тяжело вздохнула княгиня, вновь надкусывая безе. – Он наносил визит несколько раз, но Ирина отказалась с ним говорить и видеться. Быть может, он для нее сейчас – живое напоминание о несбыточном, и она просто не желает себя терзать. Она ничего не говорит мне, и все, что я знаю, рассказывает мне Ольга.
По всей видимости, старшая сестра предпочла замкнуться в себе, чтобы не сбрасывать груз собственных проблем на близких. Эта позиция, наверное, была какой-то наследственной чертой характера – так же себя вела их бабушка по отцу, и, если верить папеньке, в роду Голицыных это был не единственный пример. Отчасти в том был резон, но сейчас Марта Петровна куда сильнее страдала от замкнутости дочери, чем от её излитых переживаний и слез.
На миг Катерине даже подумалось, что Ирина откажется говорить и с ней: то, что она не отвернулась и от Ольги, было чудом, и вряд ли оно повторится. Но не отступать же теперь, когда она преодолела такое расстояние и теперь лишь в нескольких сотнях шагов от сестры.