Плач по Блейку, Тавров Андрей

Плач по Блейку

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

ПЛАЧ ПО БЛЕЙКУ

АНГЕЛ БАБОЧЕК

Ангел бабочек на север идет, как мешокс высыпавшейся мукой, если нет мешка.Он себе кажется со стороны луной,а людям он след блуждающего мелка.Каждый в нем – бабочка, стоящая на лету,как звезда с бессмертною головой —превращается в дерево, лебедя или тайную наготу,невмочь от пенья остаться самим собой.Он идет и трубит в зеленую как трава трубу,и авианосец идет как овца за ним,а матросы порхают на вертолетном кругу —каждый как стая, как неохваченный дым.В нем смешались с траурницей – белизнакапустницы, свет смешался и мрак,и он отражается в зеркале как весна,а в другом – как конь апокалипсиса и прах.Не обернись на него – умрешь!лучше и дальше играть в костюм,в любовницу, армию, медный грош,в дольче, в габбану, вообще, в парфюм.Вот он смотрит в тебя глазами, что состоятиз тебя и земли, тебя и реки времен,и он плачет и пляшет, и слезы его горятвасильками и бабочками без лиц и людских имен.Он проходит как облако, зеркалами его не взять,не зацепить рукой, и пуле он невидим,и расширено облако криком нездешних стай,волочащихся сдутым куполом вслед

за ним.А заглянет в реку – обращается в деготь, в кровь,только бабочки в горле шумят, словно крови бег,и ты – сам из бабочек – ложишься как долгая бровьв бабочкин снег – в далекий стеклянный снег.

ЩЕЛЬ

Горящий человек заходит в сад,он в языках огня, и крик как сад,он видит, как в саду стоит олень,и видит щель меж ребер, словно свет.Он смотрит в щель, а там стоит олень,такой же, только больше и точней,и как из-под двери, горит в нем свет,и кто-то тихо говорит за ней.Горящий человек глядит сквозь щельи видит там оленя из слюдыи звезд, и вышел он на мировую мель,и там стоит среди живой воды.И щель горит в ребре, а там, за нейстоит олень, и мирозданье всёкружит в хрусталике на дне зрачка,и щель горит в его боку, за нейстоит горящий человек, весь в языках,и щель в его боку полна огня,и шепчет рот ее: нет, ты не прах,ты – это свет, что сотворил меня.

БЛЕЙК И МЛАДЕНЕЦ

Уильям Блейк парит в дирижабле, а дирижабль в другомпарит дирижабле, а тот в Уильяме Блейке,странная, если вглядеться, фигура, как снежный ком,вывернуть в капли из садовой лейкии поместить в сферу неба, откуда берется дождь.Блейк идет в сторону Оксфорд-стрит, его спина в пламени,замечает подкидыша на пороге,берет его на руки, видит драконьи крылья,но не отбрасывает, а что-то шепчет в ухо.Уильям – тертый калач! Сатана, говорит Уильям,это неправильное слово, правильное – Force, Сила,и несет дитя в приют мимотрактиров, набережных, инвалидов,мимо луж, телег, хлопающих калиток,мимо служанок, клерков, грузчиков, открытых окон,Уильям идет как разорванный кокон,ставший бабочкой в воздухе достоверном,мимо матросов, баров, мимо таверныс государственным флагом, славься и правь морями,бабочка с выгоревшими бровями!Первая сфера Англии – ангел по имени Сандальфон,снег на него сыплется со всех сторон.Совесть – это форма пространства и речи.У Блейка на спине зажглись все свечи.Любовь это то, что формирует формы, гнет брег и губы,но щадит тростник и рыбацкие шлюпы.Младенец умирает, совсем синий, но Блейк донесет младенца,он донесет младенца,завернув в свое сердце бум-бум, в свое сердце бум-бум —одно и то же сердце для лошади, рыбы и бабочки.Наших форм не видят ангелы, все это бред собачийпро нежных ангелочков.Язык смерти – все, что мы тут столь важно делаем и вещаем —им неведом, и сами мы им неведомы.Ангелы видят сердце Блейка – что-то вроде безрукогои безногого инвалида, в лучах плывущий обрубок,что-то вроде пустой байдарки на зеленой реке —звезда Престолов.

ГОГОЛЬ В РИМЕ

Николай танцует на площади, а птица в небе,чарторыжская липа цветет, майор Ариэль!Что произойдет, то вновь повторитсяраз в миллион лет карамелькой под языком.Николай, он из плаща и носа, из башмака и каштана,он Себастьян из молочной буквы, из дыма под языком,оскал его волчий, и плачет глаз-горемыка,зыблема жизнь – полиэтиленом на рогах у лося.Твердая твердость есть в Риме, легкая тяжесть,зрячая зрячесть есть в нем и вещная вещность,кровная кровь и солнечность кровли есть в Риме,и птица спешит по гнездо в небесах тороватых.Вдохнет он себя, а выдохнет сереброДона-реки, ни с кем ни знаком, ни рыба, и ни Тарас,качает себя на кроватке – ребро напоказ,ах, гули-гули! ах, Коленька, ах баю !Идет и уходит, как снег под лучом в овраг,плавит себя до черепа и ноги,уже на свободе и призрачен, словно враг,когда жизнь на луну уносят, блеснув, штыки.От письма-человека остается сфера, стекло,как от птицы яйцо, от туши сгнившей – жакан,от всего остается сфера в сфере другой,объятая третьей, и в ней стоит ураган.Катайся, круглись, стукайся, закругляй,пока живешь и бормочешь вещи или слова,себя узнавая как край, выступивший за крайсебя самого как карта, как синева.

СЕРЕДИНА

Птица летит птице навстречу,к себе приближаясь, к себе приближаясь, к крику.Не видно зеркала, и к зайцу бежит заяц.А белые ноги и белая грудьдрожат от натянутых изнутри пружин.И рыба плывет к рыбе.Чжун юн, говорит Кун-цзы, держись середины.Но зеркала нет.Встречаясь, они исчезают,чтоб появиться в ангелеили в кабане, или бумажном кораблике,в чашке кофе, в ампутированной ноге,в ночной фиалке, реже в человеке.Рыба это не рыба, это почти рыба.Буква это почти буква, а тело почти тело.Шрам это почти шрам.Мы с тобой нащупывает друг другакак медузу в вазелине желеобразными пальцами.Мыслит ангел вещами,а вода рыбой,и то, что не изменится в мертвомили в дереве,и есть середина.

СТЕКЛЯННЫЕ ДИРИЖАБЛИ

Воздух, как лев, лежит и лижет себя,вылизывает золотой завиток,что август-иероним переписал, сопяв сухую книгу реки, в световой глоток.Лев уходит на водопой, к музыке береговой,буква скользит над водой,а ты исчез, словно лишний вес,отраженный косой косой.Соберешь себя разве, тварь, из хлопка на том берегу,из мелка в деревянной школе, чей мучим след?из белой юбки, задранной на бегу,с которой, крестясь, пошел по бассейну свет?Мальчик на самокате, чайка, кускильва – то сгустятся, то снова жужжат осой,липа цветет не с той световой руки,не обнаружить себя не обнаруженным собою собой.Стеклянные дирижабли парят над Москвой —разжиревшим городом лишних букв,неразличимы в небе, как ангел в степи пустой,как шваркнуть в воду стеклянный бой —не перевернет его плуг.Стеклянные дирижабли, щурясь, шевелят волну,добавляют шелеста липам, хвалы холмам,запятую

Иерониму и Иеронима – льву,из живых их никто не видал, даже Аллах.Их отсвет – в ветре, от них скулы воют в любвии голова прозрачна наутро в ответ,когда с переметной искрой в глухой кровиподнимает тебя на дюйм позвоночный свет.Я шел как пауза меж двух остальных —разбитой колбой и распавшимся колесом,и меня не было ни в ребре, ни в памяти их,стеклянные дирижабли рассматривали мой висок.

БЛЕЙК И АНГЕЛ

Блейк говорил мне ржавчиной лепесткомлоб изломан как углем утюгречь его внутрь языка ощупывала планетывыдохи мертвых от коихвсходил он как воздушный шар из горелкимоллюском длинным и кровью и взглядомогурец с семенами солдатво ртах небесная глина как будто шмельвоздушный корабль с нетленной ротойАнгел – то что валитсявалится без передышкикак водопад и другие планетыводопад и синяя сойканебоскреб и девица в объятьяхи земля и горб что валится в гроби гроти пуля в любимый лобвалятся в ангела ангел валится в нихвстречаясь с собой как в зеркалонежданно зашедший младенецрождают себя взаимноСкорлупа в ураганепустое яйцо – не качнет его буря не шевельнет звезда я целую сопливых детейвыбираю вшей из волосвынимаю серу из ухаангел валится грудой гниющих телстонущим деревом текуч как камень как рыбу поймать водойно не ощупать влаге себяэфира же перст – ангелне скорлупа тебе в ветре – эллипсовидная пустотамать что туга тобой сейчас ты выйдешь вовнутрьрыкающий как тигр со слюдяным крылом с женскойгрудьюне осязаемый собой не узренныйсамому себя осязать не можно ни пламени ни землес ее сыном культяпым внутренним мертвецомв вопле приимешь себясгущаясь в вихорь несущий в зиму лесав замерзшее дыханье в ноздрях

РЫБА

Сердце рыбы стучит себя обогнатьи рыбу в деву поймать.Из лесок натянутых дева глядит,из лесок натянутых холм.Из лесок натянутых пламя встает,семью языками – речь,в любой черепахе летит самолет,горит три дюжины свеч.Где рыба, там яма и ангела вдох,и неба прореха и холм,и лесками держится на разрывформа лица людей.И дева могилой полна и лучом,чело белоснежно ее.А рыба по небу плывет ручьем,звезды кипят за ней.

БЛЕЙК МЕЖДУ ОЗЕРОМ И ВАКСОЙ

В теле Блейка самолеты и цапли,кокаиновые облака и индейские ружья,в каждой клеточке тела,все равно что стеклянной – по звезде и речному камню.И знает Блейк, что Адам в утробе, себя повторяя, становится названными именами —теми, что сам произнес:поочередно деревом (позвоночник и ребра) ,коровой (легкие, хвост) , рыбой (жабры и губы) , птицей (жажда полета) ,рекой – красный круг крови по телу,и заново вызревает в утробе Адам, путешествуяпо увиденным им телам, которые создал именованием, когда Богискал ему помощника и не нашел, и вот, наконец, найдя, Адамстановится Блейком и тем, кто вместит в себявсе метаморфозы, все плачи и роды.О птица Англия! Я принес тебе святость, твоим садам имельницам, книгопечатням ипортам, твоим зеленым холмам и рекам. О, Альбион ! Сестрагальциона! О зимородок! Англо-славянский гимн !О ручьи и ангелы ! На широкое блюдо, на широкое озеро, я, Уильям, кладу свою головус зажатыми губами, с соломинками в ноздрях,чтоб можно длинно дышать,пока засыхает свидетель-гипс.Роняю свою голову, поклеванную птицами,с вырванным языком, вынутыми глазами; я, Уильям,новые даровал ей чувства, подобранные в пыли и в серебряномнебе с самолетом и Архангелом Михаилом, новые ноздри, глаза,скулы, и пара ласточек несет в облаках госпожу Элизабет Тибль– поющую Минерву во всемирном небе.Я принес вам святость!Я, Уильям, между озером и ваксойрасположился с удлиненной таксой.Со мной моя утешная подруга.Так, словно карты сдвинули друг друга, —становятся любовники длиннее.Становятся и озером и лугом,ручьем, длиннее таксы и бойчее.Становятся единственным солдатом,в единственном остановившись небе,крыла стрекоз собравшим в синей крепи,индейским, всяческим, продолговатым.И гребни речки кудри фейрасчешут гребешком хрустальным,Архангел слово скажет ейпустопорожними устами —они лишь колбы для огняи слова, что нашло меня.Чтоб, как в морозы на реке,на медной застывать доске:1. Ищущий невозможного предстоит его Владыке.2. Увидеть реальность, что обуздать Единорога.3. Пьющий синее небо – не умирает.4. Ложись в челнок с подругой и никогда его не теряй, онприжмет вас друг к другу средь бурунов.5. Любить – это подтирать за щенками, ангелами и стариками.6. Не разъединяй устами Бога и человека, разъединяя сами уста.7. Ты рожаешь людей и звезду, а они тебя.8. Не верь словам без ритма, в котором живет Бегемот.

ВЕЛАСКЕС

Дон Диего по улице идетс тростью, с попугаем на плече,лицо разошлось в ракетку со стеклянными струнами,тихо свистит ангельские песни рот во рту,губы в губах.Сизые сумерки. Автобусы паркуются у трибун.Стадион сдвинут сам в себе,словно пловец в стекле фальстарта.Зрители и колонны в тенях сдвинуты,как вода собирается разойтись в миг,когда расколотый аквариум исчезает,а лунная прострация рыбки все еще длится.Автобусы из Барнаула, Костромы, Праги.Сирень-суламифь зацветает,хватая лиловым ртом воздух Сатурнова круга,как пламя кусает пламя,траектории пчел застыли медными проволоками —не лицо – спутанное перекати-поле.Дон Диего – это листопад,сам себе листопад, сам в себя,кровь и лица в листве, и ни шагу назад,пяткой асфальт серебря.Кто вложил в него руку и вынул пустой и живой,оставив с нее перепонки незнамо где,кто говорил с ним вместо глазниц – собойи повис на висках дирижаблемзапутанным в наготе ?Кто ему розы дарил – бутоном в цветущий рот,кто пясть золотил, кто мальчик шептал вдоль белойруки, целуя Сатурнов мускул и грот,и сиренью дрожал серебряной, оробелой?Кто вещей квакал лягушкой и бил в барабан,кто в щель за ухом проник собой серафимоми в след ступни свой лоб погружал как баранс намотанным небом в рогах, оставаясь незримым?

1 2 3 4