Платье для Золушки
Шрифт:
Я каждый вечер уединяюсь в мастерской или в саду, а когда возвращаюсь в спальню, то сажусь на кровать Али и «пересказываю» наши с князем разговоры. Разговоры, которых не было.
— Он сейчас в отъезде — за границей. Повез на воды свою сестру и тетушку. Приедет, наверно, не скоро.
— Он, конечно, скучает, — без тени сомнений говорит Алевтина.
— Понятное дело, что скучает, — соглашается Мелания. — И поклоны, должно быть, передает. Ты ему про нас рассказываешь, правда?
Если бы не Алина болезнь, я ни за что не стала бы участвовать в этом фарсе. Я понимаю,
— Медамочки, какая чушь! — голос Зои Самохваловой звучит слишком громко, чтобы Алевтина не услышала его. — Муромцева — врушка! Я уже говорила вам, что это — обычное зеркало. Не знаю, где она взяла его, но сейчас она просто водит нас за нос. А вы так доверчивы и глупы.
Глаза Али широко распахиваются, в них застывает ужас:
— Шура, скажи, что ты не врала! Ведь не врала, правда?
Девочки застывают, ожидая моего ответа. Но что я могу им сказать? Я не настолько хорошо умею врать. И теперь, когда они так пристально на меня смотрят, меня наверняка выдадут бледность лица или дрожащий голос. Если бы я не боялась, что правда может убить Алевтину, я бы тут же во всём призналась.
— Конечно, она не врала, — откликается с другого конца комнаты Тамара Рудакова. — Я могу это подтвердить. Прости, Муромцева, я вчера случайно проходила мимо по саду, когда ты разговаривала со своим женихом. Я не должна была так поступать, но мне было любопытно. Ты была так увлечена беседой, что не заметила меня.
— И что? — Даша Хитрук аж подается вперед. — Ты видела Шуриного жениха?
Тамара невозмутимо подтверждает:
— Видела. Но только издалека. Я не осмелилась подойти ближе — ведь зеркало тут же перестало бы показывать его. Я разглядела только мужской силуэт на его поверхности. И услышала голос. Мягкий бархатистый голос.
Она норовисто вскидывает голову, готовясь сражаться за свои слова и с Самохваловой, и с любой другой девушкой.
Но Зоя только пожимает плечами и отходит в сторону. Думаю, если бы за меня вступился кто-то другой, она продолжила бы спор. Но всем известно, что мы с Рудаковой — как кошка с собакой, и у той не было ни малейшей причины меня поддержать.
— Ну, вот, видите, — сразу успокаивается Алевтина.
Я смотрю на Тамару со слезами на глазах — для меня ее помощь тоже слишком неожиданна. Но она только хмыкает — дескать, это только ради Али. Но я всё равно ей благодарна.
14. Предложение
Прошел месяц. Ковалевский так и не приехал в пансион. Мне уже начинает казаться, что всё это — бал, танцы, знакомство с князем — просто приснилось мне. И только зеркальце в кармашке моего платья говорит, что это было наяву.
Но я вынуждена признать — для Ковалевского общение со мной было не более, чем флиртом. Он всего лишь поухаживал за симпатичной девушкой на балу. Быть может, если бы я оказалась богата и знатна, он захотел бы более близкого знакомства. Но сирота из пансиона — невеста не его уровня.
Я даже не обижена на него. Ну, разве что совсем чуть-чуть. За то, что он позволил мне поверить в
Но я признаю, что он поступил правильно. И даже благородно — он не приехал ко мне с упреками. Да и Стрешнев здесь более не появлялся — быть может, именно по просьбе князя.
Князь не потребовал вернуть ему зеркало — кто знает, почему? — но я сама намерена сделать это. Как только Але станет лучше.
Микстура доктора немного помогла ей, и она уже стала спускаться в столовую. Но лекарство быстро заканчивалось, а Нина Александровна уже неоднократно намекала, что у приюта нет денег на услуги эскулапа.
Я решаюсь на отчаянный шаг — обратиться за помощью к княгине Ковалевской. Говорят, она — сильный маг, и у нее — огромная библиотека, где наверняка найдется немало книг с рецептами элексиров и текстами заклинаний, которые помогут поставить Алю на ноги.
От этого действия меня удерживает только боязнь столкнуться с князем, когда я приду во дворец.
Но однажды я преодолеваю этот страх.
Мадемуазель Коршунова отправляет меня в магазин за бисером для вышивки, и я иду туда окольным путем — через особняк Ковалевских. Я не уверена, что смогу добиться аудиенции у княгини и потому заранее пишу ей письмо — о бедной больной девушке из приюта, которой она, быть может, захочет помочь. Я не решаюсь подписаться — вдруг эту записку увидит князь.
Но дальше сторожки мне пройти не удается.
— Ее светлость два дня назад отбыла в свое имение. Должно быть, пробудет там несколько месяцев.
С моих губ срывается вздох разочарования. И я спрашиваю о Ковалевском, хотя совсем не собиралась этого делать:
— А его светлость?
Сторож окидывает меня строгим взглядом. Мое поведение, наверно, кажется ему недопустимым. И всё-таки он отвечает:
— Его светлости тоже нет.
И закрывает ворота.
Я покупаю бисер, но долго еще не возвращаюсь в пансион. Брожу по улицам, пытаясь принять решение. Я не смею плакать при Але, но сейчас не могу сдержать слёз.
Я приношу покупки мадемуазель Коршуновой несколько позже, чем она ожидала, и она строго пеняет мне на это:
— Шура, да что же так долго-то? Ее благородие уже о тебе спрашивала! Велела, как ты вернешься, сразу же отправить тебя к ней.
Сердце уходит в пятки. Наверняка, это связано с князем. Быть может, он надеялся, что я верну ему зеркало сама, а поскольку я не сделала этого, он решил обратиться за помощью к баронессе?
Представляю, как она разочарована. Она будет считать меня обманщицей и воровкой. От этой мысли мне становится дурно.
Я перешагиваю порог кабинета Анастасии Евгеньевны, и она сразу замечает мое состояние:
— Что с вами, мадемуазель Муромцева? Вам дурно?
— Всё в порядке, ваше благородие, — мой язык заплетается. — Я просто немного замерзла, когда ходила в лавку за бисером.
Во взгляде баронессы нет ни гнева, ни презрения. Значит ли это, что она вызвала меня по какому-то совсем другому поводу?
— Вы можете присесть. Прошу вас, не стесняйтесь.
Я сажусь на самый краешек стула.