Платина и шоколад
Шрифт:
Воспалённом как гнойник.
Грейнджер только вздёрнула подбородок. О, да. Конечно. У неё были свои мотивы.
Глупо донельзя.
Бесит донельзя.
Слизеринец привёл свой тон в порядок прежде, чем заговорить снова:
— Я видел их. Его и рыжую шлюху Ирэн из Когтеврана. Встретился с ними на патрулировании, том самом, когда ты была у МакГонагалл. Я снял им очки с факультета за то, что они трахались у двери в кабинет трансфигурации. Вот с ума сойти, да? Старуха бы оценила их стремление к изучению предмета.
Грейнджер фыркнула,
Потом моргнула и покачала головой.
— В любом случае, мы говорим сейчас не об этом, — не потрудившись убрать язвинку из голоса, произнесла она.
Драко закатил глаза — снова, блять — и отвернулся, демонстрируя гриффиндорке свой затылок. Ему нужно было, чтобы она не увидела ревности. И нужно было немного воздуха, не пропитанного корицей — с этой стороны, кажется, его было больше, чем там. В нескольких сантиметрах от этой заносчивой, зазнавшейся…
Мерлин, она так злила его тем, как реагировала на Миллера.
Защищала, как будто он что-то мог значить. Или как будто узнала его настолько хорошо, что действительно могла поручиться за доставучего когтевранца.
Вспомнились его слащавые улыбочки и распахнутый для всего мира взгляд.
Это называется пыль в глаза, слепая дура.
Ничего, может быть, когда-нибудь поймёшь.
Малфой скрипнул зубами. И чуть не подскочил на месте от моря мурашек, промчавших вдруг по спине.
Блять, что за…
Горячих, волнующих. Вряд ли это было от наступающей болезни.
Скорее это прохладные пальцы Грейнджер, которые внезапно коснулись его шеи, поглаживая выступающие позвонки.
Словно извиняясь. Несмело и чуть дрожа.
Что ты делаешь.
Убери свою руку. Я зол. И мне вовсе не… не приятно…
От прохлады, которую так требовало горячее тело, гостиная качнулась перед глазами. А от прикосновений — нежных и осторожных, уже знакомых — захотелось наклонить голову, чтобы дать толчок: заройся пальцами в волосы или скользни ими вниз, по спине.
Вцепись в лопатки. Оставь царапины. Хочу, чтобы остался след. Чтобы кровь проступила на рубашке. Так много.
Сегодня крови. Но.
Конечно, он не шевелился. Молча вслушиваясь в удары набирающего обороты сердца.
— Ну и какого чёрта? — голос звучал глухо.
В ответ короткие ногти слегка царапнули горячую кожу.
Он бесшумно втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы. Верхняя губа напряглась.
Что ты делаешь… Господи…
Это пугало. Напрягало. Каждое её прикосновение — или даже прикосновения не нужно — и он мог думать только об одном. Её руки. Губы. Тело. Жар. Влажное, дарящее, дающее. Пошло и громко. Она и пошло — несовместимо. Заводит, так заводит…
Опустив веки, Драко постарался не сбиваться с дыхания.
— Грейнджер, прекрати.
Гермиона царапнула ещё раз, более длинным и долгим движением — вниз, отодвигая воротник рубашки. Твою мать. Малфой прогнулся в
Подставляясь под касания, противореча собственным словам.
Сжимая руки и делая глубокий рваный вдох. Плотнее закрывая глаза, ощущая:
…диванные подушки опускаются, а в следующий миг кожи касаются сухие губы.
Драко замирает.
И в мозгу что-то рассыпается. Наверное, здравомыслие. Наверное, безысходная бездна.
Сначала это просто прикосновение. А потом. Поцелуй. Медленный, мокрый, скользящий. От которого мутнеет в голове, а из горла вырывается слишком громкий выдох. Или тихий стон.
Ты такой дурак.
Ты полный мудила, если думал, что мог бы отказаться от этого. Просто разжать руки и выпустить то, что было в ладонях.
Твоё. Горячее. Желанное. Ласкающее… вот так… Полететь с грёбаной башни, оставив на ней всё. Свою жизнь, ощущения, Грейнджер и её эти… о, боже… губы, влажный язык.
Язык, который обводит несколько позвонков, и это прикосновение кипящей кровью разносится по венам, вырывая из груди приглушённое рычание.
— Гр-рейнджер…
— Ты очень горячий, — её шёпот касается влажной кожи, и следует новый взрыв мурашек по спине, новое медленное прикосновение языка и кажется, что ещё немного и…
Ещё один поцелуй куда-то за границу волос, и Драко чувствует, как её нос зарывается в его пряди на затылке. Ему уже всё равно, что ночь отошла на задний план.
Была Грейнджер. Был он.
И возвращение к жизни.
Ответ на приглушённую реплику умирает на языке в приоткрытых, ловящих воздух губах.
На несколько мгновений девушка застывает. Малфой не может видеть её зажмуренных глаз и улыбки — как же давно, Мерлин, она хотела прикоснуться к нему вот так.
Прижиматься со спины, скользя руками по плечам, вниз, к груди. Широкой, пылающей сквозь одежду. Обнимать, впитывать. Запах дождя в сухих и мягких волосах.
Внезапные, неожиданные прикосновения его ладоней к своим и медленные движения вверх, к локтю — кожа к коже. Хочется благодарить за это. Он нежен. Он ведь почти не бывает нежен. Только сейчас. И от этого хочется плакать.
Так нужно, что сводит зубы.
И так нельзя, что сжимается сердце.
Чувствуя его, целиком.
Дыхание, глубокое и частое.
Жар кожи. Умудрился же заболеть. Поскорее бы утро, чтобы мадам Помфри напоила его своим оздоровительным зельем.
Силу. В каждом движении, каждом взгляде. Гипнотическую, лишающую воли.
Отчаяние.
Делись со мной этим отчаянием, Малфой. В тебе его слишком много для одного человека.
Его горячие ладони продолжают гладить её руки, просто по инерции, и наконец-то Драко расслабляется. Проходит несколько минут, пока Грейнджер обнимает его, уткнувшись носом в светлые волосы, вдыхая в себя его запах.