Платина и шоколад

Чацкая Настя

Грейнджер специально проигнорировала.

Драко остановился у дивана, наклоняясь и упираясь свободной рукой в мягкую спинку. Провожая девушку взглядом, пока та следовала к лестнице в свою спальню.

— Ну и как всё прошло?

Это что, он спросил?

Нахера?

Гермиона остановилась. Обернулась, будто нехотя.

— Нормально. Он был очень милым.

Что?..

Это определённо неверный ответ.

Драко открыл рот, чтобы переспросить,

но она перебила:

— Подал мне руку, когда я поднималась со стула. И десять раз извинился, когда облил мою юбку. А потом угостил конфетами. Ещё мы немного посидели в галерее. Просто болтали.

Твою-мать-что?

Пальцы сжались на материи, сминая диванные подушки.

Они болтали в галерее. Пока Малфой ждал её, уверенный в том, что она, бедная-несчастная, мучается от нежелания находиться в грёбаной библиотеке с грёбаным Миллером.

А они болтали. Просто болтали в галерее.

Драко чувствовал себя идиотом.

— Я имел в виду, — прорычал он сквозь зубы, — ненужные вопросы.

— Какие именно? — Грейнджер невинно подняла брови. — Все вопросы были вполне уместны.

Она просто издевается.

Поэтому. Только поэтому он сжал губы, чтобы не рявкнуть что-то лишнее сейчас. Давал шанс не довести до греха. Но спокойный тон дался нелегко.

— Что насчет вопросов личного характера?

Гермиона приглушённо вздохнула.

Блять, прекрати это. Прекрати играть со мной.

Я вижу, как фальшиво ты задумываешься, прикусывая губу, как постукиваешь пальцем по кончику носа, изображая работу мысли.

— Только один, — наконец изрекла она.

А ему показалось, что от бешенства, всё более загустевающего в жилах, на голове начинают шевелиться волосы. Потому что она, по всей видимости, продолжать не собиралась.

Выдавливая из него уточняющие.

— Какой?

Странно, что не подавился им.

— Есть ли у меня молодой человек.

Сука. Я убью его. Просто ко всем чертям.

Малфой фыркнул. Её задело — она поморщилась.

Интересно, а зачем они это делают?

Зачем усложняют? Почему они не могут поговорить, как сегодня утром в классе. Без лишних рывков и злости, которая, блин, просто кипела, когда он думал о сраном когтевранце.

Да потому что это вы, Малфой. Ты и она. И иначе разговаривать у вас не получится. Даже имея общее дело.

Поэтому, ради Мерлина, оставь эту хренову тему и просто…

— Мне мать ответила, — он бросил дневник на журнальный столик. Пронаблюдал заинтересованный взгляд Грейнджер. Она даже сделала торопливый шаг к нему, на секунду теряя эту-свою-маску.

— Да? И что там?

— По счастливому совпадению к ней заявился Логан сегодня. Она кое-что узнала.

Твой Курт, судя по всему, открывает счёт в их игре. Папаша дрессирует его, позволяя выбирать цели, — Драко говорил не спеша, наблюдая, как девушка откладывает сумку и протягивает руку к тетрадке, осторожно пролистывая. — Ждёт, пока он наиграется. Так что ты уж постарайся, Грейнджер. Этот шанс может стать последним. И за дело возьмутся приспешники, а не сыночек их главаря.

Тёмный взгляд впился ему в лицо.

— Ты говоришь слишком пренебрежительно о том, кто доставляет такую массу проблем.

— А ты его защищаешь?

— Будут ещё идиотские предположения? — она закатила глаза и фыркнула, складывая руки на груди.

— Значит прекрати подмечать подобную херню.

— Что?

— Я о том, что ты сказала о пренебрежении. Он не заслужил уважения. Чертова пешка.

— А ты не был "сыночком главаря", Малфой?

Слизеринец почувствовал, как дрогнула его верхняя губа.

А действительно, Малфой. Не на своё ли протеже ты раскрываешь рот?

Он ощутил злость. Скрипнул стиснутыми зубами.

— Я никогда. Не имел отношения. К этому.

Но это ничего не меняет.

Не так давно от Драко шарахались. Его боялись. И всё смешалось в такой тугой коктейль, в котором уж и не различить ингредиентов. И не отделить страх от уважения. Обвинителей от защитников.

Это факт. А причина ясна, как божий день.

— Твой отец посчитал, что ты не достоин? Убивать грязнокровок. Или, может быть, ты бы побрезговал? А, Малфой? Хотя это не мешает тебе спать с одной из них.

— Закрой рот!

Этот рёв заставил её заткнуться. Вздрогнуть. А впившиеся в спинку дивана пальцы побелели. Медленный дрожащий выдох — и зажмуренные глаза стали откровением, повисшим в зазвеневшей тишине комнаты. Он опустил голову, тяжело дыша.

Что ты делаешь, блять. Чтоты делаешь? Не касайся моего отца в разговорах. Никогда. Никогда не касайся, гриффиндорская… гриффиндорская…

Господи, да он даже не мог назвать её. Сукой, шлюхой, дурой. Как раньше.

Почему?

ПОЧЕМУ?

Словно какая-то его часть неотвратимо менялась. И так было нельзя. Это плохо.

— Просто закрой рот, Грейнджер, ладно? Просто заткнись, хорошо?

Господи, как это жалко. Мог бы хотя бы не срываться на херов шёпот.

Держись. Возьми себя в руки. Давай.

Но отец уже смотрел на него из-под закрытых век. И почти слышен был его смех. Гнилой, загробный.

Я ненавижу этот смех. Я ненавижу тебя.

Но ты и так слишком долго молчал, верно?

Слабак. Ты слабак. Ты и твоя невозможность взглянуть правде в глаза.