Платина и шоколад
Шрифт:
Затем поправил рубашку. Галстук. Давай, голову слегка влево.
Вот так.
Гермиона улыбнулась.
Мерлин. Она знала его слишком хорошо.
__
*“ Если бы я сказал тебе, что люблю тебя,
Ты бы подумала, что что-то не так.
Я не многолик,
Я прячусь только под одной своей маской.”
“... но это
Sting — Shape of My Heart.
* * *
Кончик пера выводил на пергаменте полосы, пересекающие друг друга.
Толстый подсвечник, стоящий на краю стола, приковывал к себе рассеянный взгляд. Поздний вечер всегда приносил за собой эту меланхолию, заставляющую сознание проваливаться.
Почти исчезать, замирая где-то на границе.
Это было нормальным, и для полного расслабления не хватало только оркестра, который играл бы за спиной.
Курт мог представить, как откидывается назад, прикрывает глаза и водит пушистым пером по воздуху, лениво дирижируя, прикрыв глаза и наслаждаясь лёгкой улыбкой, блуждающей по губам.
Музыка…
Да, в детстве он всегда хотел стать музыкантом. Или врачом. И обязательно должен был быть оркестр, возносящий душу под своды потолка, пока сам Миллер лечил бы какого-нибудь незадачливого мага от очередного недуга.
Он не сдержался.
Прикрыл глаза, откидывая голову на высокую спинку стула.
Да-а… музыка.
Он почти слышал её в голове. Он так любил вечера — мог посвятить немного времени себе. Чертить на бумаге эти полосы, радуясь каждый раз, когда одна пересекает вторую. С каждым образовавшимся пересечением он представлял, как под прекрасную мелодию арфы кружит по комнате, улыбаясь своим мыслям.
Но нет. Он не будет вставать сейчас.
Хотя мысли уносили его всё дальше, дальше. Закручиваясь. А рука уже выводила на пергаменте буквы. Прямо среди линий.
“Лори Доретт”.
Красивое имя. Ему всегда нравились эти мягкие переплетения созвучий, когда в именах присутствовали влажные… будто смоченные приятными духами буквы.
Это имя было так легко произносить.
Лори. Лори. Ло-ори.
Как быстро у нас с тобой всё закончилось, Ло-ори.
Но в следующее мгновение он нахмурился. Иногда Курт ненавидел своего отца за это резкое и невзрачное “Курт”, которым был вознаграждён с рождения. Иногда он так сильно ненавидел, будто был для этого рождён.
Но как же так — как можно ненавидеть людей и одновременно испытывать желание лечить их?
Нет. Врачом он хотел стать до того, как в его голове начало просыпаться… это.
То, что отец называет “этим”, кажется, имело название. И название даже когда-то было известно Курту. Оно было слишком сложным. Слишком лишним, чтобы запоминать.
Потому — “это”. Просто и всеобъемлюще.
Уже привычно, за последние пару лет. Вполне приживчато. Как сожитель. Подкожный, мозговой.
Следующим
Перо слегка зацепилось за пергамент, и около последней буквы тут же возникла клякса. Ирэн… ты разочаровала меня, Ирэн.
Я не люблю грязь, я не люблю кляксы. Не люблю грубые имена.
Но в то же время… я и сам в этой грязи.
Каждая мысль, плывущая по узким мозговым поворотам и извилинам. Каждая мысль пачкала его голову. Особенно по вечерам, когда музыка становилась громче.
Рука раздражённо отбросила перо. Ещё одна клякса украсила пергамент. Он не обратил внимания — слегка сдавил пальцами ноющие виски.
“Это” всегда приходило с болью. Не сильной, но сверлящей болью. И в такие моменты ему было особенно тяжело цепляться за себя-прежнего. Себя-настоящего. В такие моменты с настоящим не хотелось иметь ничего общего. Поэтому Курт снова позволял мыслям унести его из гостиной Когтеврана.
В библиотеку. На два часа раньше.
Где была эта староста девочек. Эти её глаза. И эта её улыбка.
— Ты неправильно держишь руку, Курт. Это неверно. Вот. Вот такое движение кистью, запомни.
— Так?
— Да, молодец. А теперь — чётко. Как я говорила, помнишь? Агуаменти.
— Агуаменти! Чёрт. Чёрт, прости, я… я дурак.
Она смеётся. Струшивает с себя капли воды, которые не успевают впитываться в ткань. У неё напряжённая улыбка.
— Ничего. У тебя получится.
— Скажи, знаешь ли ты ещё одного такого человека, который бился бы над одним и тем же заклинанием целый месяц?
Его голос искренне расстроен.
Он собой недоволен. Действительно недоволен.
Потому что “это” прогрессирует — и тяжело осознавать, что ты отключаешься. С трудом получаются даже некоторые заклинания из тех, что они изучали с МакГонагалл. Из тех, что когда-то получались только так. Трансфигурация была его любимым предметом.
Когда-то. Когда он не делил ни с чем свою голову.
— Мой сосед по парте до сих пор путает некоторые руны. А стихийная магия требует особенной сосредоточенности.
Она успокаивает его. Как маленького ребёнка. Это немного раздражает, но он действительно успокаивается. Староста девочек ему нравится. Она кажется очень… ответственной.
— Ты уже говорила о нём. Невилл, кажется?
— Да, он.
— Он немного нелепый, знаешь.
— Знаю… — протягивает она и снова смеётся. На этот раз более искренне и тепло.
Но всё равно напряжённо. Это не остаётся без внимания.