Плавать по морю необходимо
Шрифт:
Своеобразное художественное открытие миров Востока — главы «Русские в Японии», «Шанхай», «Манила». Особенно обстоятельно раскрыт противоречивый мир Японии [132] .
В этих главах Гончаров описывает посещение острова Гамильтона, японского порта Нагасаки, плавание мимо корейского берега, а затем мимо Приморья к Императорской (ныне Советской) гавани. Гончаров пишет о ходе переговоров с японскими властями, которые всячески тормозили заключение торгового договора с Россией; интересны многие бытовые и пейзажные зарисовки (например, картина весеннего Нагасаки). Русские моряки по пути ведут большую работу: идет опись берегов, промер глубин, уточняются карты. 18 апреля прошли остров Цусиму. Гончаров углубляется в историю Кореи, размышляет о нравах народа, о развитии торговли. С большой симпатией отзывается о простых корейцах: «рослый, здоровый народ», «атлеты с грубыми смугло-красными лицами и руками», «домовитые люди». И хотя знакомство с жизнью корейцев происходит почти на ходу — состоялось и художественное открытие «мира Кореи». В русской литературе потом этот мир будет дополнен Гариным-Михайловским, Крестовским,
132
На этом подробно останавливается Е.А.Краснощекова в статьях: «Фрегат „Паллада“ как жанр» // Русская литература, 1992, № 4 и «Мир Японии в гончаровской Вселенной» (II т. журнала «Acta Slavica Japanica» (1993) на русском языке).
5 мая фрегат входит в Японское море. А 9 мая за кормой остаются корейские берега. «9 мая. Наконец отыскали и пограничную реку Тай-маньга, мы остановились миль за шесть от нее. Наши вчера целый день ездили промерять и описывать ее… Вы, конечно, с жадностью прочтете со временем подробное и специальное описание всего корейского берега и реки, которое вот в эту минуту, за стеной, делает мой сосед Пещуров, сильно участвующий в описании этих мест» («От Манилы до берегов Сибири»). И уже в наше время ученый географ А.И.Алексеев в своей книге «Так начинался Владивосток» отметит и этот эпизод: залив Посьета и берег до реки Тюмень сняты с описи фрегата «Паллада» 1854 года. Гончаров пристально всматривается в новые земли, земли нынешнего Приморского края, где еще только через шесть лет будет основан порт Владивосток. А далее Татарский пролив. «По временам мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его». И далее: «Холодно, скучно, как осенью, когда у нас, на севере, все сжимается, когда человек уходит в себя, надолго отказываясь от восприимчивости внешних впечатлений, и делается грустен поневоле. Но это перед зимой, а тут и весной то же самое. Нет ничего, что бы предвещало в природе возобновление жизни, со всею ее прелестью». Несколько позже, очутившись в северных широтах, Гончаров еще раз посетует: «Что за плавание в этих печальных местах! Что за климат! Лета почти нет… Туман скрывает от глаз чуть не собственный нос». Как видим, преувеличение, но не романтическое. Гончарову явно не по душе затяжная дальневосточная весна, густые постоянные туманы, холод и сырость. И берег достаточно далек, чтобы увидеть, что сотни примет предвещают в природе возобновление жизни.
20 мая (по ст. ст.) 1854 года фрегат подошел ко входу в Императорскую гавань. С обычной будничностью сообщает об этом писатель. Только за год до прихода «Паллады» эта бухта была открыта Николаем Бошняком, сподвижником Невельского. «Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное. Тепло, хотя не так, как в тропиках, но однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все ввиду берега. В полдень оставалось миль десять до места…» Но войти в тот день в бухту не удалось. Густой туман, а потом налетевший ветер задержали корабль в море. Какой простор для романтической картины морской бури у родных берегов! Но Гончаров всюду верен духу анализа, реалистическим традициям. Его картина бури чем-то напоминает картину бурана в степи в «Капитанской дочке» Пушкина. «„Вот за этим мысом должен быть вход, — говорит дед, — надо только обогнуть его. — Право! Куда лево кладешь?“ — прибавил он, обращаясь к рулевому. Минут через десять кто-то пришел снизу. „Где вход?“ — спросил вновь пришедший. „Да вот мыс…“ — хотел показать дед. Глядь, а мыса нет. „Что за чудо? Где же он? Сию минуту был“, — говорил он. „Марсо-фалы отдать!“ — закричал вахтенный. Порыв ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как не бывало…»
Только 22 мая, к вечеру, фрегат вошел в гавань. Гончаров дает живую и точную зарисовку этих мест: «…Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми, точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом — сосен, берез, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега, а большой залив шел сам по себе еще мили на две дальше. Вода не шелохнется, воздух покоен, а в море, за мысами, свирепствует ветер».
Так в русскую литературу входил дальневосточный пейзаж с его корневыми приметами: «обрубленный берег», «смоляной запах тайги», туманы и ветра Тихого океана — все это запечатлено кистью большого художника.
Необжитый, суровый край рождает в душе писателя вопросы удивления и изумления: «Что это за край: где мы? Сам не знаю, да и никто не знает: кто тут бывал и кто пойдет в эту дичь и глушь?»
В другом месте Гончаров более точен, он скажет, что русские люди шли в эту глушь, осваивая восточные окраины, приносили славу отечеству. Здесь же он отмечает, что русские матросы быстро сходятся с местными народностями. Не ускользнет от взора Гончарова умение русских матросов «объясняться по-своему со всеми народами мира». С большой симпатией делает он зарисовки быта нивхов, нанайцев, рисует облик тунгуса Афоньки с товарищем своим Иваном, как их называли моряки. Их портреты даны с долей характерности. Афонька ходит на зверей с кремневым ружьем, которое сделал чуть ли не сам или выменял в старину. Гончарова радует дружба русских моряков с коренными народами Дальнего Востока и Сибири: нанайцами, нивхами, якутами. Это в традиции русской литературы. Гуманистическая традиция эта идет от очерков Крашенинникова, от произведений Радищева, Пушкина (вспомним его замечания на полях книги Крашенинникова). Большая русская литература всегда отличалась демократической отзывчивостью, гуманностью, уважением других народов, стремлением к правдивому отражению жизни, пробуждению добрых чувств. Вот один из эпизодов, подмеченных Гончаровым на Дальнем Востоке — в нем есть символическое обозначение рождающейся дружбы народов. Дружбы, которая закрепилась в общем труде. Это этюд из
Так в общем деле росли связи людей труда различных национальностей, рождалось чувство трудовой общности, и это зорко увидено писателем. Такие наблюдения писатель пополнит на пути в столицу, в Якутии, в Сибири, где жизнь не раз сведет его и с местными жителями. Гончаров видит, что приход русских в Сибирь, движение их на тихоокеанские берега благотворно сказывается на развитии местных жителей. Он вступает в полемику с автором книги о якутах «Отрывки о Сибири» Геденштромом [133] . Тот высокомерно утверждал, что «якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих более вредно, чем полезно». «Другими словами, — иронизирует Гончаров, — просвещенные люди, не ходите к якутам: вы их развратите! Какой чудак этот автор!» Гончаров высмеивает столь нелепые «парадоксы», размышляет о необходимости просвещения якутов и других народов, о прогрессивной роли передовых русских людей в этом полезном и благородном деле.
133
СПб, 1830.
Гончаров кратко описывает свое пребывание в лимане Амура, куда он пришел в августе 1854 года. Шхуна «Восток» покачивалась, стоя на якоре, между крутыми зелеными берегами Амура, а Гончаров и его спутники гуляли по прибрежному песку, праздно ждали, когда скажут трогаться в путь, сделать последний шаг огромного пройденного пути: оставалось каких-нибудь пятьсот верст до Аяна.
Фрегат «Паллада» был оставлен в Императорской гавани. Чтобы не допустить захвата его англо-французской эскадрой, бродившей по океанским просторам, администрация дала распоряжение затопить «Палладу». И 31 января 1856 года «Паллада» была затоплена в Константиновской бухте Императорской гавани. О судьбе «Паллады» Гончаров коротко расскажет в главе «Через двадцать лет», написанной в 1874 году. В 1891 году вышли очерки «По Восточной Сибири. В Якутии и Иркутске». Эти главы вошли в состав книги.
Гончаров побывал в Петровском зимовье. Он упоминает об открытии транспортом «Байкал» в 1849 году Амурского лимана, а также пролива между материком и Сахалином. Естественно в этом месте было ожидать встречи с Невельским и его сподвижниками, упоминаниями их имен. Но этого не произошло. «По ряду причин, и главным образом, из-за секретности мероприятий, проводившихся в то время в устье Амура, он не оставил описания этих мест», — пишет один из исследователей [134] . Объяснение не во всем приемлемое. Тем более, если помнить, что и ранее Гончаров обходил многие факты освоения Дальнего Востока, не считая нужным называть имена мореплавателей, заслуги которых, конечно, знал. Здесь же Гончаров все объяснил по-своему: «Мне так хотелось перестать поскорее путешествовать, что я не съехал с нашими, в качестве путешественника, на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтобы перебежать Охотское море, ступить, наконец, на берег твердой ногой и быть дома». Но задул жестокий ветер, и его спутники пробыли на берегу целые сутки. Кто знает, не пожалел ли Гончаров впоследствии, что не съехал на берег, не встретился с Невельским… А нам, читателям, очень жалко!
134
Большаков А.П. Гончаров на ДВ // Материалы межвузовской конференции… Хабаровск, 1968. С. 135.
По пути в Аян «Восток» подстерегала опасность встречи с французскими и английскими судами. Но и здесь тон описания лишен романтического ореола. Автор рассказывает, как по пути, якобы для развлечения, приняли участие в войне, задержали судно, оказавшееся китоловным. И только в примечаниях Гончаров считает нужным отметить, что «в это самое время, именно 16 августа, совершилось между тем, как узнали мы в свое время, геройское, изумительное отражение многочисленного неприятеля горстью русских по ту сторону моря, на Камчатке». Геройское, изумительное отражение неприятеля — такова оценка Гончаровым Петропавловской эпопеи.
Плавание «Паллады» в этих условиях было далеко не безопасным. «Палладе» «пришлось переживать много такого, что не выпадало на долю других русских судов и что никак не укладывается в рамках мирного и безмятежного вояжа», — замечал Энгельгардт. Было решено при встрече с неприятелем принимать бой. Но, слава богу, все обошлось.
Замечательны по-своему страницы, посвященные прибытию в Аян, завершению путешествия. С одной стороны, это реалистически точные, зримые описания тамошних мест, а с другой — авторские размышления несколько приподнятого, даже романтического характера. Зримо предстает перед читателем этот «маленький уголок России», как называет Аян автор: «Ущелье все раздвигалось, и, наконец, нам представилась довольно узкая ложбина между двух рядов высоких гор, усеянных березняком и соснами. Беспорядочно расставленные, с десяток более нежели скромных домиков, стоящим друг к другу, как известная изба на курьих ножках, — по очереди появлялись из-за зелени; скромно за ними возникал зеленый купол церкви с золотым крестом. На песке у самого берега поставлена батарея, направо от нее верфь, еще младенец, с остовом нового судна, дальше целый лагерь палаток, две-три юрты, и между ними кочки болот. Вот и весь Аян». Основание Аянского порта положено благодаря трудам архиепископа Вениамина и бывшего губернатора Камчатки Завойко, отмечает Гончаров.