Плавать по морю необходимо
Шрифт:
Это была эпоха, когда рушились устои крепостничества, складывались буржуазные отношения. Лопахины подбирались к «вишневому саду». «Ему была бы выгода — радехонек усадьбы изводить» (Некрасов). Россия вошла в зону первого революционного кризиса. Возникали разные пути его решения. Крестьянские бунты нарастали. Для власть имущих стало ясно, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу. Крестьян освободили, но без земли. Революционные демократы считали, что реформа была половинчатой, что выиграли от нее помещики. Народный поэт Некрасов отвечал на этот вопрос своими стихами. Его странствующие мужики, «крестьяне добродушные», выслушав исповедь помещика Гаврилы Афанасьича Оболта-Оболдуева, лишившегося своих привилегий, сочувственно констатировали: «Порвалась цепь великая, порвалась-раскололася: одним концом по барину, другим по мужику…» Борьба за землю, за волю, за счастливую долю продолжалась. Многие крестьянские семьи, влекомые мечтой о свободной земле, уходили на окраины России, особенно
Для России это была эпоха новых великих географических открытий. «Географический взрыв» произошел в середине века, хотя начались кругосветные плавания уже в начале века. Кругосветные путешествия, плавания в разные страны набирали силу. Только в 1815–1826 годах было предпринято 16 кругосветных плаваний, 10 экспедиций в Арктику [122] . Пик открытий землепроходцев на Востоке — 50-е годы. Капитаном Геннадием Невельским было доказано, что устье Амура судоходно, что Сахалин не полуостров, а остров. В 1858 году между Россией и Китаем был заключен Айгунский договор. В ознаменование этого события в Иркутске была сооружена арка, на которой было написано: «26 мая 1858 года», а с другой стороны: «Путь к Восточному океану». В 1860-м заключен Пекинский договор. «Основой для заключения этих договоров, — пишет А.И.Алексеев в книге „Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки“ [123] , — была взаимная заинтересованность сторон в урегулировании пограничных проблем и совместном отпоре англо-французской агрессии, географическую же базу для их заключения заложила Амурская экспедиция 1849–1855 гг., действие ее начальника Г.И. Невельского». Как известно, в период Крымской войны англо-французский флот пытался овладеть русскими землями Дальнего Востока, взять Петропавловск-на-Камчатке, однако нападение было отбито героическими усилиями русских солдат и матросов. Заключение договора России с Китаем глубоко знаменательно. Открывалась перспектива развития двух великих держав.
122
Гуминский В. Открытие мира, или Путешествия и странники. М., 1987. С. 184.
123
М., Наука, 1982. С. 13.
Западные державы стремились ослабить позиции России на Дальнем Востоке, как и позиции Китая. Определенные шаги русского правительства были направлены на укрепление дальневосточных границ. В этой связи современный исследователь отмечает некоторые особенности заселения дальневосточной окраины. «Если переселение крестьян в Сибирь вызывалось в условиях царизма исключительно невозможностью решения аграрного вопроса в европейских губерниях России, то переселение на Дальний Восток диктовалось и соображениями внешнеполитического, стратегического порядка. Кроме того, крестьянин-поселенец по завершении своего путешествия становился нередко батраком или пролетарием в городе. И в этом смысле переселение на Дальний Восток выходило за рамки аграрного движения» [124] .
124
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. М., 1982. С. 25.
Россия укоренялась, обустраивалась на дальневосточных берегах. Необходимо было заключить договоры с соседями. Это, разумеется, диктовалось государственными интересами России — государственная власть не бездействовала. Этого нельзя не видеть. Но главная роль в освоении Дальнего Востока принадлежала народу, тысячам и тысячам простых людей, которые шли на новые земли, строили посты и селения. «Пусть в названиях станиц будет жить память о наших предках, радением и подвигом своим сделавших эту землю русской», — говорил в те годы Н.Н.Муравьев-Амурский, подчеркивая глубинный смысл подвижнического труда народа, его лучших сынов. Свою лепту вносили в это дело передовые общественные деятели, ученые, мореплаватели. Русская литература необыкновенно близко принимала к сердцу народные дела, думы и чаяния и не могла пройти мимо этой страницы истории, полной испытаний, героизма, страданий.
Очерки путешествия И.А. Гончарова «Фрегат „Паллада“» были первой ласточкой в ряду книг писателей-реалистов о море, о моряках. Книга стала «первым произведением, которое художественно „открывало“ Дальний Восток, определяло одну из новых перспективных тем русского реализма: тему Востока», — пишет в статье «Дальневосточная тема в русской литературе конца XIX — начала ХХ века» В.Г. Пузырев [125] .
Как известно, Гончаров прошел на фрегате «Паллада» от Балтийского до Охотского моря, от Кронштадта до Императорской (ныне Советской) гавани. Затем он сухопутным путем, через Сибирь, возвращается в Петербург. В плавании Гончаров исполнял обязанности секретаря адмирала Путятина, которому было поручено заключить торговое соглашение с Японией. К тому времени Япония была
125
Материалы межвузовской научной конференции. Хабаровск, 1968. С. 4.
словами Гончарова, собственным «бамбуковым занавесом». Россия искала путей сближения и развития торговли со своим восточным морским соседом. Гончаров описал путь фрегата «Паллада». В поле зрения автора оказались Англия, Малайя, Китай, Япония, Филиппины, Корея, русский берег… Воды трех океанов омывали борта фрегата — Атлантического, Индийского, Тихого. Сколько экзотики в одних названиях: Сингапур, Гонконг, Ликейские острова, Манила. Сколько открыто новых миров! Заключительная часть книги — обратный путь через Сибирь в центральную часть России, в Петербург. И тут свои «новые миры». Прежде всего Сибирская Русь, мир Сибири, Якутии. Как нелегко было это все обнять! Сам Гончаров, еще только ступив на борт корабля, робел перед сложностью задачи. «Я просыпался с трепетом, с каплями пота на лбу, — писал он в первом письме. — Я боялся, выдержит ли непривычный организм массу суровых обстоятельств, этот крутой поворот от мирной жизни к постоянному бою с новыми и резкими явлениями бродячего быта? Да, наконец, хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая!» [126] .
126
Гончаров И.А. «Фрегат „Паллада“». М., 1976 (текст данного издания печатается по изд.: Собр. соч. в 8 т. М., 1952. Т. 2–3.).
И организм выдержал! И души хватило вместить в себя весь мир!
Обращаясь в 1855 году к читателям «Отечественных записок», где была начата публикация книги, Гончаров писал, что не имел ни возможности, ни намерения описывать свое путешествие как записной турист или моряк, еще менее как ученый. Он просто вел, сколько позволяли ему его служебные занятия, дневник и по временам посылал его в виде писем к приятелям в Россию, а чего не посылал, то намеревался прочесть в кругу их сам, чтобы избежать изустных с их сторон вопросов о том, где он был, что видел, делал и т. п.
Итак, Гончаров давал себе отчет в том, что его записки — не записки туриста или моряка, а тем более не записки ученого. Этим подчеркивалась их определенная жанровая особенность. Это очерки, или «путевые письма», именно писателя, его рассказ о том, где был, что видел, о чем думал. В этом рассказе слышен прежде всего «голос поэта эпического», как справедливо было отмечено в предисловии к первому изданию. Там же говорилось, что автор сделал «героем путешествия самого себя» и таким образом «придал обыкновенным впечатлениям путешественника индивидуальный характер», что книга приобретала «поэтическое и национальное значение… скромной одиссеи». Круг наблюдения автора — это то, что «влекло его к себе с особенной силой, как человека и поэта народного по преимуществу — начиная от природы… и кончая простым матросом, костромским парнем, перенесенным под тропическое небо». Эту оценку приводил Добролюбов в своей рецензии на «Фрегат». Он же напомнил и о рецензии на «Фрегат» А.В. Дружинина, тоже выделившем личность писателя: «Он оригинален и национален…»
К сожалению, эти художественные особенности не замечала подчас критика. Был период, когда книга Гончарова стала рассматриваться как простое описание дальнего плавания, содержание которого определялось, с одной стороны, культурными интересами автора, а с другой — объективными данными, так сказать, географического характера. С конца 60-х годов XIX века «книга, строго говоря, была забыта. Она перестала ощущаться как литературное произведение. А между тем она, конечно, представляет собой замечательное явление именно в области художественной литературы, — писал в 1935 году Б. Энгельгардт. — Она занимает свое особое место в истории жанра путешествий, где очень трудно подыскать к ней аналогию во всей европейской литературе…» [127] . Такая оценка! Так что определение «скромной одиссеи», имеющей поэтическое и национальное значение, выдержало испытание временем.
127
Литературное наследство. М., 1935. С. 309.
В центре книги — образ повествователя, путешественника. Фигура эта, как помним, возникла ранее, в путевых записках Давыдова, Головнина и т. д. Но там это был просто рассказчик, реальное лицо, автор, внимание которого преимущественно концентрировалось на наблюдениях и описаниях достопримечательностей, событий и т. д. У Гончарова рассказчик приобретает черты литературного героя со своим индивидуальным характером: писатель отнюдь не эпизодично, а постоянно держит читателя в курсе духовной жизни, внутренних размышлений, движения мысли, чувств. Открывается личность со своим отношением к миру. И эта личность — русский путешественник. Не случайно здесь на память приходят «Письма русского путешественника» Карамзина, именно русского — и там, и здесь. Ибо все, что будет описано, все увидено глазами русского человека, глазами человека, унесшего почву родной Обломовки на ногах («и никакие океаны не смоют ее»). В своей «русскости» гончаровский путешественник предстает миру иначе, чем путешественник Карамзина: там Европа, здесь — вся Вселенная. «Гончаровская Вселенная, созданная вослед карамзинской „Европе“, выросла в образ не менее цельный, но более глобальный и в силу масштабности картины, и благодаря глубокой укорененности концепции в современной писателю русской и мировой истории», — замечает Е.А. Краснощекова [128] . Так жанр путевых очерков приобретал эпическую масштабность.
128
«Фрегат „Паллада“»: путешествие как жанр // Русская литература, № 4. 1992. С. 30.