Плоды манцинеллы

Сугробов Максим Львович

Себастьян хотел парировать, что-то возразить… Но не нашел аргументов. Ведь Марта была права. Результаты собственного обследования трактовались однозначно: будь он рядовым человеком — сканер бы его уничтожил. «Смел» в общую яму среднестатистических людей.

Бремер терпеливо молчала. Она злилась, Бастиан видел, как яростно пылали ее глаза, как изогнулись уголки губ, но она выдерживала паузу, изучала реакцию.

— Болтовня, — бросил он. — Мы ничего не изменим уже, и ты это знаешь. Как бы ты не возмущалась, как бы ни злилась, все будет так, как

будет. Хватит уже.

— Ты говоришь…

— Хватит, — грубо прервал ее Майер. — Когда Кристоф показал нам скан этой девочки, ты загорелась. Стала такой, как когда-то давно, в самом начале. Но твое отношение ко всему, что связано с НСГМ, резко негативное. И мне теперь непонятна эта твоя заинтересованность нашей сиротой. Зачем ты вообще поехала, если так ненавидишь плоды наших трудов?

Она твердо смотрела на него и выглядела окрыленной, готовой к бою. Но тут же поникла и пробормотала, уставившись в ноги:

— Я хочу знать, за что мы заплатили.

Все слова были сказаны, и каждый остался при своем. Весь оставшийся путь до больницы они провели в полной тишине, зыбкое полотно которой нарушалось лишь скрипом свежего снега под твердыми подошвами. Бремер и Майер шли, погруженные в свои мысли, шагали по широкой улице Коломны совсем рядом, едва не касаясь рукавами, такие близкие друг другу… Но в то же время такие далекие, разделенные настоящей пропастью непонимания, которой только предстояло перерасти в бездну отчуждения.

«Ничего уже не вернуть. Ничего не изменить», — пронеслось в голове у Себастьяна. Он вспоминал те моменты, когда они точно также шли по улицам незнакомых городов. Тогда все было иначе.

Здания районной больницы Коломны выглядели впечатляюще. В отличие от увиденных Себастьяном жилых домов, большинству из которых на вид осталось простоять лишь несколько месяцев, госпиталь представлял собой настоящее произведение современного искусства. Каждый корпус сиял новизной, будто построен был только вчера, а территория больничного городка внешним видом напоминала ландшафтные дизайны богатых загородных отелей и закрытых клубов. Даже снег здесь почти не лежал, не смотря на недавнюю метель — высокие сугробы возвышались за пределами забора.

— Давно я не видела такого контраста, — задумчиво произнесла Марта. — Такое чувство, что эта часть города ему не принадлежит. Как инородное тело.

— Да-а-а, — протянул Себастьян. — Все дело в деньгах. Это место финансируют.

— Несомненно, но странно. Не думала, что здесь настолько ценят здравоохранение.

— Разве это плохо?

— Не знаю, но… Похоже на показуху, — она мимолетно посмотрела на Бастиана и тут же вставила: — Я не ною. И не придираюсь. Просто вспомнилось…

— Что?

— Когда я была маленькой, мы с родителями частенько путешествовали. Они вообще любили это дело.

— Ты никогда о них не говорила.

— И не скажу, — она резко мотнула головой. — Речь не о них. Мне вспомнилась наша поездка в Египет. Знаешь, здоровенные отели с уютными номерами, в которых неустанно молотят кондиционеры,

тонны еды и дешевого алкоголя, экскурсии по изрядно исхоженным маршрутам. В общем, недорогой и популярный отдых, который от туриста ничего и не требует. Но мои родители любили детали, они кропотливо изучали особенности стран, народов и кухонь. Всегда выбирались куда-то за пределы богатых туристических зон. И вот там было нечто подобное: отъезжаешь на пару километров и видишь реальность без излишней показухи. Слащавые улыбки, цветастые лампочки и ароматы экзотических блюд остаются позади, а их места занимают хмурые лица, серые стены и вонючие груды мусора и гнили.

— Тебя прям прорвало на аналогии. Сначала про дерево, теперь вот страны…

— Сравнительный анализ, а не аналогии. За последние десять лет я к нему привыкла.

Внутри больница выглядела не хуже: мягкий свет диодных ламп освещал чистые коридоры, оформленные в сине-зеленых тонах, ухоженные цветы в массивных горшках стояли на каждом подоконнике, широкие диваны и кресла покоились у стен и по центру просторного холла, левую часть которого занимал безлюдный пост администратора. Марта решительно направилась к стойке, а звук ее шагов гулкими ударами дробил тишину на равные промежутки.

— Почему здесь так тихо? — спросила она.

И тут же прокричала что-то по-русски. Ответ не последовал.

— Мы слишком рано? — Бастиан взглянул на часы. 9:32. Секундная стрелка беззвучно бежала по кругу. — Позови еще.

Марта вновь подала голос, и тут же прозвучал приглушенный ответ. Из подсобки, за неприметной дверью в правой стене у администраторской стойки, зазвучала гладкая речь. Вышла молодая девушка. Она резво встала на свое место, прямо напротив Бремер, и расплылась в театральной, выученной улыбке. Администратор что-то произнесла.

— Вы говорите по-английски? — девушка отрицательно покачала головой. — А по-немецки? — аналогичный ответ. — Плохо…

Последующий разговор Бастиан с трудом мог назвать диалогом. Марта напряженно копалась в памяти, извлекая из самых глубин известные ей когда-то слова и правила грамматики, тянула гласные, жестикулировала, то и дело переходя на немецкий, и раздраженно мотала головой, отвечая «не понимаю» на реплики миловидной, улыбающейся девушки. Длилось это довольно долго.

— Я уже не уверена, что хоть слово говорю правильно, — не выдержав, проворчала Марта.

— Что ты пытаешься ей сказать?

— Что мы ищем девочку из детдома, имя которой Мария Иванова, что эта девочка недавно здесь была, и все в таком духе.

— А она что? — Бастиан перевел взгляд на девушку. Та невинно хлопала ресницами и все так же наигранно улыбалась.

— Не знаю. Мне кажется, не понимает. Диалог слепого и немого…

— Может, здесь есть кто-то, кто хоть немного говорит на другом языке?

— Насколько я понимаю, сейчас нет. И когда будет, неизвестно. Она что-то сказала про какого-то врача, но, если я все правильно поняла — а на этот счет есть сомнения — он куда-то уехал.