Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

Понятно, что никто.

— Леонид? — не скрывает издёвку. — Наглый малый. На первый раз был прощён, теперь зашёл слишком далеко.

Господи.

Надеюсь, ты его не убил.

— Он жив, но скоро об этом пожалеет, — горячие пальцы касаются подбородка. — Посмотри на меня.

Подчиняюсь.

Стараюсь смело взглянуть в лицо опасности. В твоё лицо.

— Зря он отправился на поиски Ксении, зря решил поздравить тебя с Днём Рождения, зря распустил руки и посягнул на чужую собственность.

Боже мой.

Твой

огонь испепеляет, не оставляет ни единого шанса спастись, выбраться из липких пут жуткой зависимости.

Хочу твои губы, твои прикосновения. На мне.

Хочу. Здесь и сейчас. Глубоко и неизбежно. На грани и за гранью. До боли, до крика, до хрипоты и сорванного голоса. Только так.

Хочу тебя. Во мне.

Не слышу собственный пульс, теряюсь в урагане смешанных чувств. Отказываюсь мыслить трезво. Вообще, отказываюсь мыслить.

— Да, ты моя, — будто выплёвывает, презрительно, даже с отвращением, а после повторяет сухо: — Моя.

В его устах это слово не шаблон и не банальность. Звучит иначе. Превращается в сталь. Разрезает взмокшую кожу, вспарывает податливую плоть, проникает вглубь, вонзается в сердце и выжигает клеймо. По живому, на крови и в кровь.

— Убью любого, кто тронет, — подводит черту и отстраняется, отступает, изучает меня со стороны. — Дориан ответит за выступление на шесте.

Не надо, он же совсем не виноват. Я должна нести ответственность.

— Знаю, о чём думаешь. Сама виновата, остальных наказывать не следует, — из его горла вырывается зловещий смешок. — Почему ты всегда защищаешь и оправдываешь других? Подобная глупость, ой, прости, жертвенность удивляет.

Впиваюсь взором в идеальный профиль. Точно высечен из камня, выкован из металла. Не человек, а скала. Но внутри полыхает адское пламя.

Пламя, которое я зажгла.

А теперь…

Разве способен простой смертный контролировать стихию? Безумие нельзя излечить, одержимость невозможно побороть.

— Но ещё больше впечатляет твоя неугомонность, — физически ощущаю вибрации ярости в голосе. — Постоянно пытаешь раскрыть секреты. Плевать, чьи они, что повлекут за собой и какой результат получится в итоге. Плевать на правила и предосторожности. Главное — дойти до истины.

Пробую подняться с пола, повинуюсь странному рефлексу.

Неужели рискну подойти к фон Вейганду? Неужели посмею нарушить его личное пространство?

Разумнее тихонько сидеть и не рыпаться, пережидая бурю. Разумнее, но не для меня.

— Не понимаешь что к чему, — смеётся так, что становится жутко, страх крадётся вдоль позвоночника ледяной змеёй. — Объясню в деталях.

Одним шагом сокращает расстояние между нами. Резко толкает меня ногой, не сдерживая силу. Подошвой сапога прямо по плечу, вынуждая распластаться навзничь.

— Ты же просила откровенности, — заявляет неожиданно тихо.

Склоняется надо мной, неспешно

собирает разметавшиеся волосы, отбрасывает на бок и наступает на спутанные локоны сверху.

Достаточно единственного шага, чтобы втоптать в грязь. Нивелировать чувства, раздавить и разрушить. Достаточно миллиметра, чтобы убить. Сжечь дотла и развеять по ветру.

Зачем? Ради чего?

Чёрная кожа касается виска. Сапог замирает у моего лица. Мягкое скользящее движение. Практически неуловимое, совершенно безболезненное, но хлёсткое и унизительное.

Хуже оплеухи, хуже пинка. Моральное давление.

Судорожно дёргаюсь, надеясь освободиться из ловушки. Из капкана раскалённых чувств, из огненной геенны, на которую сама себя обрекла.

Умоляю, хватит. Не нужно так. Ведь я…

Я же люблю тебя.

— Любишь родителей? Семью? — практически шёпотом, но очень отчётливо. — Маму? Папу? Бабушку? Может, некоторых родственников?

Прошу, остановись.

— Моргни, если «да», — произносит вкрадчиво.

Подчиняюсь.

— Я могу разработать план по уничтожению каждого, — ровно, без эмоций. — Существуют разные комбинации, на любой вкус. Перевести за черту бедности, посадить в тюрьму, организовать несчастный случай.

Пожалуйста, прекрати.

— Это в общих чертах, — невозможно разгадать непроницаемую маску. — Предлагаю внести немного конкретики.

Не надо конкретики.

— Папу и маму вдруг увольняют. Они пытаются найти новую работу, им везде отказывают, свободных вакансий нет. Деньги постепенно заканчиваются, скоро не хватает на лекарства для бабушки. У неё проблемы с сердцем и диабет. Верно?

Сердце пропускает удар, неприятное жжение под ложечкой стремительно нарастает.

— Ты знаешь, что делать, если ответ «да».

Послушно закрываю глаза.

— Опасные заболевания приводят к печальным последствиям, — выразительная пауза и леденящее до дрожи продолжение: — При должной стимуляции.

Замолчи.

— Симптомы обостряются, необходимо делать операцию. Приходится продать машину, взять кредит под квартиру, — не насмехается, не издевается, абсолютно серьёзен. — Врачам не всегда можно доверять. Неосторожное движение скальпелем, препарат, вызывающий аллергию, перепутанные капельницы. Никто не поймёт, в чём заключается настоящая причина трагедии.

Заткнись.

— Кого-то собьёт пьяный водитель грузовика, кто-то лишится рассудка и будет отправлен в специализированное учреждение. Похоже на цепочку фатальных случайностей. Что принято говорить в подобных ситуациях? Такова судьба, — непринуждённый тон забивает гвозди в мою плоть, вынуждает вздрагивать и покрываться испариной. — Правильно. Я и есть судьба. Твоя судьба. И я не шучу. Заберу каждого, кто тебе близок и дорог. Если захочу, если посчитаю целесообразным. Провинишься ты, а пострадают они.