Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Невыносимо слушать.
— Я разрешу выбрать кого и что ожидает, — большим пальцем обводит растянутые кляпом губы, нежно и бережно, словно ласкает. — Возьму колоду карт, разделю на две части, на одних напишу имена, на других приговор. А ты будешь тянуть жребий. Хочешь?
Мучительно жажду зажмуриться, спрятаться от кошмара, исчезнуть, раствориться, убежать. Но опасаюсь даже шевелиться. Не позволяю дрогнуть ресницам.
— Не важно, хочешь или нет, — легонько хлопает по щеке. — Всё равно подчинишься, ибо альтернативы
Конечно, подчинюсь. Не совершу ни единой попытки воспротивиться. Ведь он способен на всё. Не спрашивает, не предупреждает, сразу берёт желаемое.
Берёт так, что не решишься поспорить, не осмелишься возразить. Сдашься и преклонишь колени перед высшей волей. Иного выхода не найти.
— Допустим, поток информации о тебе перекрыт. Родители теряются в догадках. Нет ни звонков, ни смс, — проводит ладонью по напрягшемуся горлу. — Что творит с их милой дочуркой американский супруг? Неизвестно. Тишина. Хорошо, они никогда не узнают, что творю лично я.
Монстр. Чудовище. Моя любовь.
Остановись, не надо.
Прошу, пожалуйста.
— И это только разминка, — фон Вейганд выпрямляется и отступает.
Больше не держит волосы сапогом. Даёт передышку, однако ненадолго. Снимает пиджак, отбрасывает куда-то в сторону, потом закатывает рукава белоснежной рубашки по локоть. Опускается на пол рядом, коленом раздвигает мои бёдра.
— Самое изысканное удовольствие — ломать психику человека, — рывком задирает платье до талии, с треском рвёт кружевное бельё. — Когда-нибудь задумывалась над этим? Как ставят эксперименты над подопытными зверушками?
Жесточайшая агония пожирает мозг.
Умоляю, достаточно.
Прекрати.
— Боль — отличное средство, но банальное, — пальцы грубо проникают в меня, исследуют податливую влажность. — Существуют куда более интересные методы, чем примитивное насилие.
Почему нельзя оглохнуть, отключить чувства по желанию. Закрыться за глухой стеной как это сейчас делает фон Вейганд. Стать непроницаемой и неприступной. Не ощущать.
Замечаю мрачные тени в горящих глазах, улавливаю ненасытную жажду в механических прикосновениях.
Если бы я умела прочесть, умела понять, разбить лёд тотального самоконтроля. Если бы он позволил мне проникнуть глубже, допустил до сокровенного, добровольно впустил в святая святых.
Если бы…
Господи, не выдержу. Сорвусь.
Хватит. Жми на «стоп».
— Помнишь, я обещал держать тебя на цепи и превратить в животное, — намеренно жёстко и резко, причиняя мучение пополам с наслаждением. — Я сделаю это.
Кажется, хуже некуда.
Мечтаю избавиться от власти этих жестоких прикосновений, но лишь подаюсь им на встречу. Схожу с ума, погружаюсь в парализующее безумие. Горю и выгибаю спину.
В горле ком. Немеет лицо, немеют скованные наручниками запястья.
— Будешь моей собакой. Моей течной сучкой. Абсолютно голая, в кожаном
Это уже не дрожь и не озноб. Не возбуждение и не ужас.
Истерика. Искрящийся комок оголённых нервов у меня внутри.
Сознание погружается в гипнотический транс, болезненный и безжалостный, колюще-режущий, саднящий, рвущий душу на куски.
Неужели не понимаешь? Не желаешь понимать. Почему?
Я нужна тебе только для траха? Ты ловишь кайф, чередуя удовольствие и муку? Зачем терзаешь пальцами, вынуждая извиваться от страсти? Зачем ласкаешь, пробуждая зов плоти?
Избей, изнасилуй. Так станет проще, гораздо проще нам обоим.
Нет, не надо. Шучу.
Остановись. Просто замри, пока не поздно.
Пока ты не разрушил то, что трепещет под рёбрами. Пока не обратил в пепел тончайшую нить. Пока не оставил камня на камне от мечты, не уничтожил таинство магии между нами.
Алекс, умоляю, прекрати.
— Никакого физического воздействия. Несколько дней на хлебе и воде, без удобств, в темноте, за решёткой, в одной из камер подземелья творят чудеса, — дразнит ухо горячим языком, выводит замысловатые узоры. — Ты станешь покорной, не осмелишься бунтовать. Обрадуешься любому живому общению. Исполнишь самые унизительные распоряжения. Вылижешь мой член. Вылижешь пол под ногами. Вылижешь всё, что я прикажу.
Спазм скручивает желудок.
— Начнёшь есть из миски, преданно целовать мои руки, — выдыхает хрипло. — Руки твоего хозяина.
Жутко, муторно и горячо.
— Начнёшь счастливо повизгивать, когда в качестве особого поощрения проведу рукой по спине или шлёпну по заднице, — ухмыляющимися губами касается виска. — Попросишь, чтобы я вывел тебя на прогулку, на свежий воздух. И я выведу. На поводке. Даже разрешу увидеть рассвет или закат.
Ещё несколько спазмов.
— Трахну свою сучку посреди сада, прямо на траве, без лишних церемоний, — пальцы ни на миг не прекращают изощрённую казнь. — Поверь, тебе станет наплевать и на закаты, и на рассветы. Вселенная сузится до моего члена.
Взгляд теряет фокус.
— Я не трахал тебя по-настоящему, но я трахну, — безразличие в голосе едва ли сочетается с жутким содержанием фраз. — В*ебу из тебя иллюзии о сказочных принцах и детективных расследованиях. В*ебу твою душу.
Конвульсивно дёргаюсь, отчаянно стараюсь выкарабкаться на поверхность, сохранить остатки разума, изрядно подточенного лихорадкой.
— А потом я верну тебя в нормальные условия, в тепло и уют. Позволю снова носить одежду, нормально питаться, ходить, а не ползать на коленях, — его пальцы покидают пылающую плоть, движутся по внутренней поверхности бедра, чертят замысловатые узоры. — Но ты не захочешь, откажешь от этого и взмолишься о наказании. Ты уже не будешь собой.