Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Я видела страсть.
Чистую и неподдельную, ничем не искажённую, опаляющую дьявольским пламенем, низвергающую в преисподнюю.
Страсть настолько реальную, что можно потрогать, ощутить физически, воспалённой кожей.
Я видела фон Вейганда.
Наверное, он и был моей жизнью. Всегда. Никаких «до» и «после», единственный кадр.
…
— Боюсь, — пальцы разжимаются, но не отпускают шею, держат под контролем, едва касаются. — Боюсь того, что способен сотворить.
Жадно вдыхаю кислород. Жадно пью его дыхание.
—
Не могу насытиться.
Дышу и дышу.
Вот настоящее счастье.
Дышать рядом с ним.
Дышать им.
Слёзы струятся по щекам. Меня колотит в лихорадке. Трепещу, покрываюсь мурашками, крепче сжимаю руку фон Вейганда.
Замираю на грани второй раз за вечер. Интересно, будет ли третий?
— Х-хотел б-бы, сот-творил уже д-давно, — не в силах совладать с дрожью в голосе, начинаю надрывно кашлять.
— А я и творю, — смеётся невесело, утвердительно кивает. — Неужели не замечаешь?
Да ладно.
Подумаешь, придушил чуток. Нет поводов для переживаний. Вот если бы убил, тогда, конечно, стоило бы расстроиться. Горько поплакать, устроить мне пышные похороны, накупить роскошных венков.
— Я забрал у тебя всё, — произносит прямо в распахнутые губы, усмехается и медленно перечисляет: — Семью. Друзей. Привычную жизнь. Биографию. Имя.
Ну, фамилия «Подольская» не самая крутая фамилия в мире, так что никаких обид.
— Ich will deine Seele, (Я хочу твою душу,) — напоминает.
Кабинет в киевском офисе. Удар — кровь и осколки стекла. Толчок — агония обращается в оргазм. Теряю невинность вновь, лишаюсь радужных иллюзий, избавляюсь от напрасных надежд. Погружаюсь в жестокую реальность. Без цензуры, без предупреждающих знаков.
— Я получил твою душу, — мягко и осторожно прикусывает нижнюю губу, пробуждая голод и немую мольбу о большем. — Я получил тебя всю.
Промозглая сырость подвала. Цепи и крест, допрос под ударами кнута. Дикие вопли и сорванный голос. Ощущение, будто схожу с ума, лишаюсь рассудка, ухожу на дно. Гибну и возрождаюсь вновь под чутким контролем. Точно заведённая, движусь по кругу.
— Кто ты? — спрашивает вкрадчиво.
Кап. Кап. Кап.
Рваный ритм сердца, озноб и голодная дрожь. Воск плачет на коже, клеймит изнутри, оставляет метку принадлежности навечно. Кандалы, плети, ошейники уже не нужны.
Ломают иные вещи.
Ломают и ставят на колени, вынуждают застыть в самой неприличной позе. Вынуждают подчиняться и преклоняться, ползти по раскалённым углям, повиноваться безотчётно, капитулировать целиком и полностью, безоговорочно.
— Du bist meine, — дыхание обжигает, горячие ладони смыкаются на горле, не сжимают, но сдавливают, слегка, просто демонстрируют сдерживаемую силу. — Моя.
Твоя.
Не спорю.
Только так. Каждой клеточкой грешного тела, каждым ударом обезумевшего пульса. И в горе, и в радости. И в боли, и в наслаждении.
— Твоя, — шепчу едва различимо, льну к фон Вейганду, покрываю его лицо невесомыми поцелуями, твержу словно молитву: — Твоя, твоя, твоя.
Когда же он поймёт? Когда он доверится окончательно?
— Глупая, — отстраняется, отворачивается, но не отпускает.
— Почему? — невольно всхлипываю. — Потому что люблю тебя?
— Ты не знаешь меня, — пальцы соскальзывают ниже, грубо стискивают плечи. — Как ты можешь любить?
Лидер. Зверь. Вожак стаи. Привык подавлять, покорять и властвовать. Не потерпит возражений, заставит горько пожалеть о неповиновении.
Для начала сойдёт?
— Ну, так в том и суть, — говорю вслух. — Не отталкивай, не закрывайся, объясни нормально. Всякий раз пытаюсь достучаться, но упираюсь в глухую стену. А между тем твои друзья осведомлены гораздо…
— У меня нет друзей, — обрывает резко.
Любопытно, Диане известно?
Эх, сейчас не лучший момент для распыления на другие темы, разумнее придерживаться основной линии.
— Ладно, — медлю, стараюсь подобрать правильные и умные фразы, но не удаётся, в итоге нарушаю тишину, лишь бы не молчать: — Чтобы любить человека, не обязательно понимать его до конца. Не обязательно копаться в прошлых ошибках и грехах, изучать грязное бельё под микроскопом.
Вот блин.
Этим и занимаемся, причём регулярно.
Он расставил по квартирам камеры и собрал подробное досье, провёл допрос в подвале, дабы восполнить пробелы в ранее полученном материале, контролирует каждый мой шаг и выстраивает схемы полнейшего порабощения. А я банально желаю отыграться, любой ценой уравнять шансы.
Доверие требует обратной связи, иначе система не работает.
Даже если доверия нет, необходимость в нём не отпадает. Напротив усиливается, растёт точно снежный ком, щедро питает семена раздора, упавшие на благодатную почву.
Доверие — спасательный круг в океане сомнений. Когда назревает буря, ураган готов снести всё к чёрту и кругом творится тотальная ж*па, если не сказать хуй…же, хм, хуже, ты имеешь право воспользоваться последней соломинкой. Доверием. И заткнуть глотки врагам, без шума и пыли порушить коварные планы. Быстро и бескомпромиссно.
Но как быть, если нечем затыкать глотки и рушить коварные планы? Если отдаёшь сердце, открываешь помыслы, не таишься и не лукавишь, а в ответ — молчание? Удушающая тишина, которая не окрыляет и не дарует надежду.
Ещё пару часов назад я утверждала бы, что нужно бороться, отстаивать свою точку зрения до упора, идти на таран и непременно добиваться цели. Добиваться доверия, ибо это и есть основа любых нормальных отношений.
Но теперь, глядя в пугающую черноту омута, в зияющую пропасть, разверзшуюся у моих ног, застыв в плену льда и пламени, я стремительно постигала очевидные факты.