Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

— Ненавижу, — выдыхаю судорожно, борюсь с очередным приступом истерики.

I hate you but I love you. (Ненавижу тебя, но люблю.)

Разве такое бывает? Возможно? Реально? Подлежит рациональному объяснению? Хоть какому-то объяснению подлежит?

Да.

Теперь точно знаю, что да.

Закрываю кран, тянусь за полотенцем, бросаю мимолётный взгляд в зеркало и офигеваю.

«Гениально, Подольская!» — восклицает скептик внутри.

Серьёзно — гениально. Далеко не каждая леди начнёт умываться, позабыв

избавиться от макияжа с помощью спецсредств.

Впрочем, выгляжу как обычно. Хреново, паскудно, краше в гроб кладут. Ничего особо не поменялось. Аристократическая бледность, выразительные круги под глазами. Остатки косметики художественно размазаны по лицу. Эдакий творческий беспорядок.

Пожалуй, фон Вейганд изрядно лукавит на счёт некрофилии. Определённая тяга у него таки присутствует.

Чёрт, только не снова.

Смотрю в своё отражение, но не вижу себя. Передо мной только он.

Везде только он. Всегда только он.

Его губы на моих губах. Сминают, сметают, затягивают в пугающий водоворот колюще-режущих ощущений. Его пальцы на моей коже. Впиваются до боли, притягивают ближе, желают спаять столь разные тела воедино.

Я обнажена перед ним будто открытая рана. Обнажена до костей, до самой сути, до сокровенного нутра.

Абсолютно голая. Замёрзшая. Разбитая, но не сломленная.

Его.

Его любимая игрушка. Верная собачка, милая зверушка.

Пускай сокрушает и ломает, разбирает на детали, изучает фрагментарно. Всё равно лишь он один способен склеить обратно, починить, вернуть в прежнее состояние, вдохнуть жизнь.

Раз за разом, по кругу — не важно.

Пускай просто остаётся рядом.

И…

Наконец, произнесёт правду. Перестанет избегать откровенности, признается, озвучит чёткий ответ.

Неужели боится дать мне власть? Хоть крохотное преимущество?

Чушь. Бред. Дурацкое предположение.

Или нет?

Сердце болезненно сжимается. Не потому что опять надеваю неудобные туфли, а потому что смелая догадка царапнула глубоко внутри.

Неужели фон Вейганд может чего-то испугаться? Неужели ему ведом страх?

Если допустить, предположить гипотетически, просто представить, подключить богатое воображение.

Неужели ему тоже может быть страшно до одури? Страшно ровно столько же, сколько и мне, или даже больше. Страшно вглядываться в кромешную темноту, не находить нужных слов, понимать как бессильно и глупо звучат привычные объяснения. Страшно терять контроль, тщетно пытаться побороть неизбежность, до последнего надеяться на спасение и неминуемо гибнуть.

Страшно погружаться в бездну. В опасную зависимость. Горько-сладкую, чуть терпкую, полынно-безумную, сокрушительную и безотчетную, выбивающую воздух из лёгких.

О, Господи.

Господи, боже мой.

Глава 14.4

Стараюсь спешно привести себя в порядок. Поправляю платье,

создаю видимость креативной причёски. С лицом труднее, кляксы от косметики не желают стираться.

Ну и ладно

Бросаю заведомо провальную затею, кое-как прикрываю глаза чёлкой. Ни секунды не медлю. Больше не намерена терпеть одиночество.

Хочу вернуться в эпицентр ада, в сосредоточие мрака, в квинтэссенцию тьмы. В грешный рай, дарованный по воле коварной судьбы. В проклятье, обернувшееся благословением небес.

Хочу к человеку, который стал моим домом.

Хочу к тому, кто для меня целый мир.

Шаг за шагом на негнущихся ногах, сотрясаемая голодной дрожью предвкушения, ступаю по тонкому льду. Шаг за шагом, практически наощупь, опираясь о стены, приближаюсь к вожделенной цели. Шаг за шагом по раскалённому добела стальному канату, прямо над зияющей пропастью добродетели, что объята порочным пламенем.

Комната расплывается перед глазами. Бесцветные контуры, серые и скучные краски, полнейшее равнодушие. Морозный ветер колышет шторы, бродит повсюду, изучает обстановку.

Вперёд, не помышляя о постыдном дезертирстве. По осколкам стекла, по осколкам мечты. По осколкам, что однажды вонзились в трепещущую плоть, насквозь пронзили, навечно обратили в рабов.

Скрип и скрежет под каблуками — совсем не критично, скорее нормально. Буднично и привычно. Даже не больно. Вернее — больно не там.

Больно иначе. Жёстче и резче, по другим точкам. Больно до жути, до крика, до слёз. До ледяного озноба, истерического смеха и нервического припадка.

Больно глубоко внутри.

Но я молчу.

Тянет либо зажмуриться, либо разрыдаться. Пасть ниц, а дальше ползти, устремиться вперёд, закаляя волю, превозмогая преступную слабость.

Замираю на месте. Слишком больно продолжать тернистый путь, пробовать вновь, отчаянно пробиваться сквозь стены, по живому сдирая кожу, оголять кровоточащие лохмотья мяса и белёсые кости, обнажать изувеченное сердце.

Больно…

Больно смотреть на бритый затылок прирождённого упрямца, на слегка ссутуленные плечи, на пальцы, всё крепче сжимающие поручень балкона при звуке моих осторожных, крадущихся шагов.

Точно так же эти пальцы недавно сжимали мою шею. Сейчас тоже не против сжать, а я не против подставиться. Снова, в очередной раз, как будет угодно, до бесконечности.

Больно сознавать, что мы могли никогда не встретиться, не окунуться в наэлектризованное безумие страсти. Последовать разными дорогами, не пересечься или разойтись, упустить единственную возможность.

Хотя нет.

Это должно было произойти. Неминуемо и неотвратимо, без шанса на иной исход.

Обречены с первой встречи, с первого мгновения, когда соприкоснулись ладони и скрестились взгляды. Обречены и обручены во всех существующих мирах.