Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Damn. (Проклятье.)
Как же больно любить.
По-настоящему, не идеализируя, не выдавая чёрное за белое. Теряя стыд и совесть, не скитаясь в напрасном поиске разумных компромиссов, а тотчас капитулируя.
Просто любить.
Сгорать и возрождаться, осквернять и освящать, крепче сжимать рукоять ножа. Вонзать лезвие до упора, поворачивать, не ведая жалости, окроплять высший дар не менее высшим страданием. Не жалеть ничего, не жалеть ни о чём.
Без пауз, наплевав
Вдох-выдох.
«Смелее, — отражается в тугих ударах крови. — Не медли».
Прямо по курсу — он.
Мой извращённый идеал. Искажённое отражение реальности. Отражение реальнее любой реальности. Мой кислород.
Пьянею от воздуха. Пьянею от него.
Теперь действительно хорошо. С ним всегда хорошо.
Ещё несколько шагов. Ноги дрожат, колени слабеют. Разбитое стекло хрустит, точно нетронутый снежный покров.
На улице около нуля.
Около любви, около ненависти. Губительно и спасительно.
Токсичная доза яда разливается по венам. Толчки чокнутого пульса бьют по вискам будто молотом. Дублируют каждый шаг, зеркально отображают неровную поступь.
На улице около страсти. Пагубно и прекрасно.
Замечаю сверкающие огни ночного города, смазанные тени деревьев, широкое полотно центральной улицы, обрамлённое рекламными билбордами, мрачные контуры знакомых домов по обе стороны от проезжей части.
Ну, конечно.
Роскошный отель с закосом под старину, построенный на месте снесённого театра.
Ещё не распахнул гостеприимные двери для посетителей, но уже манит внимательно изучить величественные чертоги. Почти дворец. Выглядит так, словно Лувр по ошибке выстроили посреди глухого села. Едва ли сочетается с окружающей архитектурой.
Вот где мы находимся. Могла и раньше догадаться.
Но какая разница?
Мысли заняты другим.
Приближаюсь вплотную к фон Вейганду, с трудом отдаю отчёт в собственных действиях.
Краткий миг на законную долю сомнения — слабость или глупость?
Well, I fucking love him. (Ну, я, бл*ть, люблю его.)
Когда любишь, не думаешь. Мозг отключается, уступая бразды правления примитивным инстинктам. Прощайте, извилины.
И да, ты легко позволишь обращаться с собой точно с куском дерьма. Вообще, радостно измажешься дерьмом от макушки до пят, найдёшь в этом определённое мазохистское удовольствие и будешь долго кайфовать. Станешь дерьмом, кем угодно станешь ради…Ох, даже не «ради», а просто так, чисто машинально, на голых эмоциях.
Забудешь про гордость, пошлёшь здравый смысл к чёрту. А если не получается вырубить сознание, то это нифига не любовь.
Вспышка гормонов, сезонное увлечение,
С настоящим. С тем, что выворачивает душу наизнанку, пережёвывает будто комок соплей, перемалывает вместе со всеми существующими в бренном теле костями, выплёвывает обратно в суровый и несправедливый мир.
В мир, который не нужен без…
Криво усмехаюсь, не скрываю горечь.
Надеюсь, фон Вейганд тоже меня любит. Хоть немножко.
Строчит трогательные поэмы, вдохновлённый серебристым сиянием луны и переливчатым мерцанием звёзд. Страдает, мучается и рыдает над измятыми страницами, испещрёнными бисерным почерком.
Романтическая картина подстёгивает на безотчётный и безрассудный поступок. Делаю, не думаю.
Игра на публику? Очередной акт бездарного спектакля?
Не берусь судить, действую рефлекторно.
Наклоняюсь и целую его руку.
Руку палача. Убийцы. Хищника. Безжалостного мясника. Жестокого повелителя моего сердца. Руку, с которой желаю смыть кровь собственными слезами.
Нежно касаюсь крепко сжатых пальцев, дрожащими губами прижимаюсь к побелевшим костяшкам, пытаюсь отогреть, горячим дыханием растопить лёд.
— Что нужно сделать? — сбивчивый шёпот взрывает гнетущую тишину. — Чтобы ты верил? Чтобы доверял?
Фон Вейганд вздрагивает. Кожей ощущаю испепеляющий взгляд, но не решаюсь встретить судьбу.
— Я доверяю, — бросает насмешливо, а после произносит с расстановкой, чётко выделяя каждое слово: — Если бы не доверял, меня бы здесь не было.
— Доверяешь?! — восклицаю поражённо.
Подобное хамство стимулирует смелость. Резко выпрямляюсь, смотрю прямо в горящие чёрные глаза.
— Уж точно не на сто процентов, — грозно предъявляю обвинение.
— На достаточное количество процентов, — раздаётся нарочито равнодушный ответ.
— Ну, это не совсем то, что ожидаешь услышать, — многозначительно хмыкаю, однако поспешно вношу ясность: — От человека, за которого отдашь жизнь.
— Кажется, я не требовал жертвоприношений, — заявляет с неприкрытой издёвкой, уточняет вкрадчиво: — Пока что.
— А ты не стесняйся, — сладко улыбаюсь. — Требуй — мою жизнь, любую другую. Чью голову доставить на блюде?
— Дура, — удручённо качает головой. — Идиотка.
— Разумеется, — счастливо киваю. — Умная такое терпеть не станет.
Хватаю его за рубашку, грубо сминаю ткань скрюченными пальцами. Пытаюсь то ли толкнуть, то ли встряхнуть. Хоть немного сбить спесь, пошатнуть непоколебимую и жутко раздражающую уверенность в собственном превосходстве.