Плохо быть мной
Шрифт:
Я поднял голову и увидел, как мимо нас по Купер Сквер медленно проплывает полицейская машина. В ее затемненном окне я успел заметить лица двух копов, подозрительно и критически меня разглядывавших. Меня это взбесило. Не то, что копы, а глупость всей ситуации.
— Бедный! — с ожесточением принялся я вторить девушке. — Бедный котик! — стал напевать с отвращением и гладить, как оголтелый, его сомнительного качества шерстку. Кот был мне нафиг не нужен, и из-за того, что я попался на удочку, я злился еще сильнее.
Но больше всего сейчас я терпеть не мог сидящую рядом с ним. Мы вдвоем склонились над котенком,
В это время со стороны Бродвея вынырнул черный лимузин, и внимание толпы переключилось на него. Все как будто поняли, что уличное представление последних двадцати минут будет иметь свое продолжение именно в той точке.
Из лимузина вышел высокий худой человек с копной волос такого огненно-рыжего цвета, что ты задумывался, не парик ли. В это же мгновение в моем сознании вспыхнула уверенность сродни дежавю, что я знаю этого человека, причем знаю хорошо. Старый знакомый или друг. Может, даже детства. Глядя на карикатурно искусственные, словно вылепленные из воска, черты его лица, я с чего-то унесся воспоминаниями в раннюю пору жизни и не мог не улыбнуться незнакомцу.
Потом понял, что это постаревший ведущий шоу, выходящего на NBC в одиннадцать тридцать ночи, — Генри Кассиди, которого я смотрел каждый вечер в первые бессмысленные годы на Западе, когда языковой барьер еще мешал мне жить нормально.
Появление Генри вызвало ажиотаж среди публики. Несколько человек захлопали в ладоши. Хотя Генри далеко не первый номер среди ведущих, это было совершенно не важно — главное, что его лицо регулярно мелькало по телевизору, а это значит, что он не был одним из нас. Кто-то из толпы выкрикнул фразу: «Если вы смеетесь слишком много и у вас болят губы, это значит, что вы смотрите шоу Генри Кассиди, так что звоните на горячую линию по телефону 212…» Наверное это была одна из визитных карточек шоу Генри.
Мистер Кассиди не обратил внимания на резонанс, вызванный появлением его персоны, просто вышел из лимузина, хлопнув дверью. Публика не могла поверить в то, что это происходит на самом деле, что простые смертные стоят на одной земле с небожителем.
— Мы же договорились с тобой встретиться на Принц стрит, Лиз? — нежно обратился Генри к моей напарнице. С шуточным укором. — И что ты делаешь с этим отвратительным животным, Лиз? — добавил он, сощурившись на кота так, будто смотреть на это ниже его статуса.
— Вовсе не отвратительное и не животное, Генри! Я шла по Астор Плейс, увидела этого брошенного всеми, одинокого беднягу и решила усыновить.
— Усыновить! — всплеснул руками Генри Кассиди и залился тем же деланным смехом, каким смеялся по телевизору. Смехом, сделанным из того же искусственного материала, что и черты его лица. — Мы опаздываем на вечеринку.
— Но я хочу усыновить этого бедного кота! — чуть не топнула она ногой.
— Ты не можешь взять эту тварь, Лиз!
— Он такой милый!
— Обещаю тебе купить бенгальского короткошерстого кота. Только брось эту гадину и поскорее садись в машину. И, будь добра, постарайся прийти в свое обычное состояние и выкинуть из головы весь этот альтруизм к тому времени, как мы подъедем к Тридцатой улице.
Девушка, не глядя на меня, небрежным движением передала мне на руки котенка
Я остался стоять с котиком на руках, не зная, что делать дальше. Только сейчас я заметил, что он облезлый и на одном глазу бельмо.
— В этом городе полно бездомных котов, — донеслась до меня из толпы неприязненная реплика, явно ставящая мне это в вину. Было непонятно, к кому из нас двоих относилось «бездомный». — Легко подхватить оригинальную болезнь в нашем славном городе.
Теперь все смотрели на меня с опаской и недоверием, перформанс из блистательного и гламурного превратился в неопрятное отталкивающее зрелище. Я чувствовал себя крайне неуютно.
Я вновь увидел ту же полицейскую машину, проплывающую уже в обратную сторону, и морды копов, разглядывающих меня еще с большим подозрением, чем раньше. С бездомным котом на руках посередине улицы я и сам почувствовал себя подозрительным типом.
Я вышел на Астор Плейс, где стоял известный всем куб, балансирующий на одной из своих вершин. Около него ошивалась компания на биомексах. Я вошел на площадь и приложил кошку к кубу. Она заскользила вниз, заскребла когтями по гладкой поверхности и жалобно замяукала. Я сел у подножья и обхватил голову руками. Чувствовал себя окончательным мерзавцем. Каждое новое взвизгивание резало мне душу. Наконец животное спрыгнуло и побежало на газон. В ту секунду, когда котяра остановился на травке перед проезжей частью, он уже был обычной чужой бездомной кошкой, и мысль, что я имею к нему отношение, выглядела абсурдной. Я удивился, что просто отпустить бездомную кошку гулять по своим делам — это такое очевидное решение проблемы.
Рядом со мной у куба сидел парень и, так же, как я, наблюдал за трюками, которые выделывали ребята на биомексах. Их прикид мне не нравился. Шмотки были настолько альтернативные, что не несли в себе функцию одежды. Парень рядом со мной был одет так же, как эти на великах. Я решил, что кто-то взял его велосипед и он дожидается своей очереди, чтобы сесть на него и взяться за свои кульбиты.
Он мрачно смотрел на ребят на биомексах, потом сказал, что эти ребятки на велосипедиках достали его в конец. Я сказал, что думал, он из них. Он повернулся ко мне, выпучил глаза и спросил, не обкурился ли я крэком. В руках у него была пачка Marlboro. Он показал ее и сказал, что, если перевернуть пачку вверх ногами и прочитать, то получится «ужасный еврей» — и дал мне пачку, чтобы я убедился. Я взял, перевернул ее и попробовал прочитать так, как он сказал.
Парень посмотрел на меня, подождал и спросил:
— Прочитал?
Я ответил, что, во-первых, не хватает начальной буквы H, и что R и B не в ту сторону. Он пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
— Ты что, еврей?
Я сказал «да».
— Тогда все понятно, — медленно и глубокомысленно произнес парень, словно узнав, где собака зарыта.
Я не понял, что понятно, но он произнес это таким тоном, будто замечание насчет букв мог сделать только еврей. Я спросил, за что он не любит евреев, он в ответ спросил, почему я так решил, ведь у него есть друг еврей. Тут уже я сказал «все понятно».