Плохо быть мной
Шрифт:
Я бросил на Полину отчаянный, взывающий о помощи взгляд. Эти люди умели выставить тебя ничтожеством.
— Если мы будем идти по линии модерна, — напомнил, жеманно подняв руку, как школьник на уроке, крашеный блондин о том, что — вернее, кто — здесь главное. — В качестве поставангарда мы ничем не будем отличаться от парижской труппы, от «Ковент Гардена», который, надо заметить, в очень плохом виде сегодня.
— Вы знаете, я верю в молодой Нью-Йорк. Молодые нью-йоркцы знают цену всему этому шику, — возбужденно выдохнула Полина, и впервые за время нашего знакомства я не мог узнать ее.
— Не
— Спасибо. — Я постарался звучать с тем светским британским акцентом, к которому прибегал в Англии, когда мне было что-то нужно от властей. — Я, знаете, до последнего времени не очень жаловал вино. Всегда предпочитал водку. Вино тянуло вниз, от него меня постоянно клонило в сон. А последнее время у меня вроде бы пошло, вино стало нравиться… — Я замолчал, потому что увидел, что вся компания молчит и все снова на меня смотрят.
— Это Миша, — объявила Полина официальным тоном. — Он изучает антропологию в Сассекском университете в Англии.
Я чуть ли не с ненавистью на нее посмотрел. Сейчас она была частью этого круга, чужой и нравилась мне все меньше.
Было решено допить вино и отправиться по барам. На улице разговор спустился несколькими уровнями ниже. Обсуждали, кто чего достиг в жизни. Это ввергло меня в еще большее уныние: на тот момент я мог похвастаться единственным достижением, и оно гордо вышагивало рядом со мной.
В месте, куда мы зашли, было полно народу. Я здесь уже был. Зашел сюда с друзьями Малика на второй день пребывания в Нью-Йорке. Бар для моделей. Конечно, не для супермоделей, но, куда ни посмотришь, перед тобой ангельское лицо в ореоле белых волос. «Девушки с низкой самооценкой. Скажи ей пару ободряющих слов — и она твоя», — выразился тогда бармен. И мне это так понравилось, что я сразу пошел наниматься на работу. И меня, как ни странно, взяли. На мне была куртка, которую я проносил в Брайтоне два с половиной года не снимая. Я спросил у владельца бара, человека лет сорока, который обходил бар под руку с парнем неземной красоты, есть ли для меня работа. «Есть. — Он прищурился. — Приходи завтра». Я не пришел, но все равно был очень доволен: работа в таком месте, и вот так сразу. Значит, есть во мне то, что нужно этому городу.
Сейчас бар набит до отказа. Опять: куда ни глянешь — божественная блондинистая головка. Одна машет нам из глубины бара.
— Элен! — закричали все и двинули к ней.
Очаровательная Элен сидит у стойки и разговаривает со здоровенным нью-йоркцем. Рядом с ней стоит модно одетый парень лет двадцати и держит за талию.
— Модель? — спросил я Полину по пути к столику.
— Певица, живет в Калифорнии, сейчас сотрудничает с Уитни Хьюстон. Элен настоящий профессионал. Понимает и чувствует музыку, как мало кто, кого я знаю.
— Полина, Полина, — посмотрела на нас Элен. — Сколько я тебя знаю, всегда рука об руку с красавцем. Только я не подозревала, что ты перекинулась на малолетних.
— А неоперившийся юнец рядом с тобой? — парировала Полина.
Про нас с парнем говорили в третьем лице, как про отсутствующих.
— Ты о Джереми? — спросила Элен. — Я встретила его только
— Что? — она переспросила внушительного вида нью-йоркца. — Джон приглашает нас всех к себе домой. Продегустировать снег, который не выпадает в Нью-Йорке зимой, а привозится оптом из южных стран. Я уже попробовала его сегодня. — Она одарила нас прелестной улыбкой.
Мы вышли вслед за Элен, Джереми и Джоном. Элен шла в обнимку с Джереми, оба делали вид, что флиртуют по-французски, и постоянно целовались.
— Не понимаю, на что этот нахал надеется, — обернулась к нам счастливая Элен. — Наша жизнь — это борьба. Мужчины постоянно соревнуются друг с другом, доказывая свою мужественность. Женщины — доказывая, что они сладострастны. Мужчина и женщина в союзе — тоже постоянная борьба. И только искусство, в особенности музыка, внушает людям временное примирение. Я, как человек искусства, певица, несу его людям. Для этого я сама должна находиться в состоянии постоянного примирения. Так что не знаю, на что надеется бедняга Джереми. Я превращу его в подушку, полную гусиных перьев. Я сама себя чувствую, как подушка.
— Думаю, это может быть как раз то, что и надо Джереми, — съязвил дюжий Джонни.
— Ты же знаешь, Джон, как я ненавижу пошлость! — шутливо вознегодовала Элен и дала ему слабый подзатыльник.
— Как тебе мои друзья? — спросила меня Полина, еще когда она, я, Элен и Джереми парами шагали друг за другом по Бродвею.
— Из них из всех мне больше по душе Элен, — ответил я. — Она хотя бы веселая. Остальные какие-то механические.
Мы вошли в дом Джона. Элен вела себя по-хозяйски. Скинула туфли, брякнулась на диван, задрала ноги на стол и заговорила.
— Смысл жизни пошл, а музыка — это те иллюзии, за которые мы держимся в романтическом возрасте, когда до конца не очерствели. Где мой кокаин? — закричала она голосом таким дурным, что я поставил под вопрос причастность Элен к искусству музыки.
Боже, какую линию она вдохнула! В жизни не видел, чтобы мужчина или женщина занюхивали стрелку такой толщины. На секунду ее лицо стало страшным. Больше всего она напоминало защитника американского футбола, который накручивает себя перед тем, как отразить атаку противника. Потом оно вновь приняло свое обычное прекрасное выражение.
— Вы знаете, в этих отвлечениях от истины и есть прелесть жизни, — пропела она с напускной грустью. — В них есть красота. Красота — это тоже отвлечение от истины. А я очень падка на красоту. Вот ты, Полина. Ты очень красивая девушка. Иди сюда!
Она взяла Полину за руку и посадила на стул в середине комнаты. Встала напротив и начала танцевать.
— Моя прелесть, — принялась щекотать она Полине языком ухо. — Ну не прелесть ли она, Джон? — она поцеловала Полину долгим поцелуем.
Полина вытерла губы.