«Пломбированный вагон» подборка воспоминаний
Шрифт:
Затем нас обступили корреспонденты газет. Особенно заинтересовались они Миха Цхакая. Его обступила и забросала вопросами целая толпа газетчиков. Так как Миха Цхакая не говорил по–немецки, ответы корреспондентам пришлось давать мне. Я подробно рассказал о прошлой революционной работе Миха и подчеркнул его большие заслуги в области пропаганды учения Маркса и Энгельса в нелегальных условиях. Я сообщил им, что Миха Цхакая — старейший член грузинской социал–демократической организации, что, преследуемый царской властью, он десятки лет томился
Миха Цхакая, видимо, считал все эти подробности излишними и, конфузясь, говорил мне:
— Ну к чему все это? Хватит. В Грузию ли я еду, или в какое-либо другое место, разве это не все равно?
Хозяева предлагали нам остаться в Стокгольме еще один день, но Ленин решительно отказался и попросил отправить нас дальше немедленно. Теперь, когда мы уже находились совсем близко от революционного Петрограда, Ленин стремился как можно скорее окунуться в практическую революционную работу. Прежде всего было необходимо получить визы на свободный въезд в Россию. Ленин послал телеграммы находящимся в Петрограде товарищам и Петроградскому Комитету, прося принять меры к тому, чтобы Временное правительство не осмелилось нас арестовать.
Как сейчас вижу Ленина в стокгольмской гостинице. Вот он ходит быстрыми шагами по залу, затем подходит к кому-нибудь из эмигрантов, о чем- то энергично с ним говорит, в чем-то его убеждает. Или сядет вдруг за стол, набросает телеграмму в Петроград, перечтет ее и, передав для отправки, требует свежие газеты, полученные из России. Он все время в движении, волнуется, торопится…
Визы мы скоро получили. Ввиду того, что ввозить какие-либо рукописи в Россию не разрешалось, Ленин оставил свои тетради местным товарищам с просьбой переслать их при первой возможности.
Когда подали поезд для посадки, я увидел, что Ленин тащит свой довольно тяжелый чемодан к вагону.
Я подбежал к Ильичу, чтобы взять у него чемодан, но Ленин запротестовал.
— Зачем? Зачем? Я же сам могу? — говорил он.
Но я почти силой выхватил чемодан и, взвалив его на плечо, внес в вагон.
— Останьтесь у нас! — сказал Ленин. — Ты ведь знаешь его? — обратился он к жене.
— Как же, как же! — ответила Надежда Константиновна и тоже попросила меня остаться.
Я занес в купе и свой чемодан.
Мы, мужчины, разместились на верхних полках, а женщины: Н. К. Крупская и Инесса Арманд – внизу.
Как только поезд тронулся, Ленин снял пиджак и, вытащив из карманов целую кипу русских газет, улегся и стал читать их. Чтобы не беспокоить меня, он, предварительно извинившись, задрапировал лампочку с моей стороны.
— Володя, ты без пиджака простудишься! — сказала Надежда Константиновна и хотела было укрыть Владимира Ильича, но он запротестовал.
Я лежал на койке и следил за тем, как Ильич торопливо, запоем читает газетные сообщения о ходе революции в России.
В купе было тихо. Тишину нарушало лишь шуршание газет да изредка произносимые
Ясно было, что слова эти адресовались к Чхеидзе или к Церетели, что говорились они по поводу того или иного выступления их в Петрограде.
— Социал–демократ! — воскликнул вдруг Ильич возмущенно. — Это слово стало пошлым. Стыдно носить теперь это имя! Мы должны назвать себя коммунистами и партию коммунистической.
Долго еще ворочался Ленин на своей койке, складывал прочитанные газеты и разворачивал новые.
А внизу волновалась Надежда Константиновна.
— Что делать, — произнесла она вполголоса. — Володя простудится без пиджака! — но побеспокоить его еще раз она не решилась.
На другой день утром, когда мы сидели за чаем, а Надежда Константиновна угощала нас бутербродами, Ленин посмотрел на проносившиеся мимо окна высокие сосны и сказал:
— Вот приедем в Россию и по образцу германских товарищей издадим газету. Она будет стоять в оппозиции к социал–демократам, чтобы принудить их держаться как можно левее, разоблачать их беспринципность, их оппортунизм. Мы с ними, конечно, сотрудничать не будем!
Когда мы кончили пить чай, Ленин обратился
— Пройдите, товарищ, по вагону и попросите всех собраться в коридоре. Надо поговорить, условиться, как держаться и что говорить в случае, если при въезде в Россию, нас арестуют агенты Временного правительства.
Я обошел все купе и, передав предложение Ленина, вернулся к себе.
— Ну что, товарищ, все собрались? — спросил меня Ленин.
— Я передал им ваше распоряжение, но пока еще никто не вышел, — ответил я.
— Как же вы не могли сказать так, чтобы все вышли? — сказал Ленин.
Я не сразу понял Владимира Ильича. Но потом сообразил, что мне надо было сказать по–ленински твердо, так, чтоб вышли все и немедля.
Когда мы собрались в длинном и узком коридоре вагона. Ленин объяснил, что нам следует говорить в суде, если кадетское правительство арестует нас и отдаст под суд за переход территории Германия. Наши слова не должны были носить характера зашиты, а наоборот, мы должны были сами обвинять Временное правительство в том, что око не позаботилось о нас, не дало нам возможности выбраться как-нибудь из эмиграции, не снеслось для этого с правительствами держав–союзников и т. д.
Ильич говорил горячо и убедительно, и мы чувствовали, что самый горячий ревнитель русской революции — это безусловно он и только он — Ленин.
До границы Финляндии мы доехали скоро. Поезд остановился у небольшой пограничной реки Торнео, еще покрытой льдом. Мы покинули поезд и пересели на сани, которые довезли нас до железнодорожной станции, находящейся уже на территории Финляндии.
На станции нас встретили революционные солдаты. Офицеры проверили наши паспорта. Часть из них смотрела на нас злобно, глазами врагов, а остальные проявили искреннюю радость.