Пляска в степи
Шрифт:
Ярослав встал из-за стола, и следом за ним поднялась на ноги сотник Стемид и воеводы.
— Княже! — звонко позвала Звенислава, и он безотчетно шагнул ей навстречу.
Что-то случилось, понял князь. Что-то, заставившее княгиню прибежать к нему в испуге, презрев все должное. Кивком головы он велел своим воеводам покинуть гридницу, вскинутой ладонью остановил вошедшую вслед за своей госпожой Чеславу и вовремя. Потому как, подойдя, наконец, к мужу, Звенислава рухнула перед ним на колени и разрыдалась, обнимая его сапоги.
— Я виновата, господин,
Князь, видавший всякое, опешил. С краткое мгновение он глядел сверху вниз на Звениславу, распростершуюся подле его сапог, а после склонился к ней и сжал плечи, заставляя посмотреть себе в глаза.
— Тихо, тихо, — зашептал как дитю.
Он не умел утешать. Он уже не помнил, утешала ли его в детстве мать. Помнил лишь, что, оказавшись ребятенком на княжьем дворе, ласки али утешения он больше не знал.
Она подняла на него заплаканное, бледное лицо.
Ярослав видел кровь и смерть с детских лет, пока еще бегал по двору в одной рубашонке. Своего первого врага он убил, когда ему едва минула одиннадцатая зима. Без счету раз он слышал рыдания, мольбы о помощи, просьбы пощадить. Слышал горький вдовий плач, крики детей, стоны раненых и умирающих. Он сам перемалывал деревянные палки зубами, чтобы не кричать, когда его врачевали лекари.
Но слезы Звениславы… Ее тоскливый, забитый, обреченный взгляд… спроси кто, и вовек не ответил бы князь, что в тот миг делалось с его сердцем.
— Касаточка моя, — позвал он ее, не ведая, что знал это слово раньше. — Обидел тебя кто?..
Сгорбившись, Звениславка склонила голову. От его нечаянной, редкой ласки сделалось лишь горше. Ни за что бы он не назвал ее так, коли ведал бы, что она натворила. Сейчас она расскажет, и князь отпустит ее плечи, оттолкнет в сторону и резко выпрямится, повелительным жестом откинет за спину свой плащ. Чтобы ничем ненароком не коснуться своей грязной жены.
Непрошенное воспоминание пришло на ум. Не так давно Звенислава уже стояла подле мужа на коленях, когда разувала его после свадебного пира. Он сидел тогда на лавке и точно также смотрел на нее сверху вниз… Недвижимый как скала, положив ладони на бедра, он сидел и лишь молча наблюдал, как она снимает сперва его правый сапог, а затем — левый. Ни единым жестом он не подсобил ей, не потянулся в ее сторону, ибо так было заведено. А после, когда, отложив в сторону сапог, Звенислава отважилась поднять лицо и взглянуть на мужа, он подхватил ее на руки будто перышко и усадил себе на колени…
Она моргнула, и воспоминание минуло.
— Что приключилось, милая? — спросил Ярослав, заметив, что жена перестала горестно рыдать.
Придерживая ее за плечи, он встал сам и помог подняться ей.
Звениславе бы оттолкнуть его руки, ведь у нее не было права на его жалость. Она предала его — своего князя, мужа, господина. Она не смеет купаться в его ласковом взгляде, не смеет слышать ласковый голос, чувствовать бережное касание его пальцев. Она сотворила такое, что заслуживает, чтобы эти пальцы, от которых она не знала прежде боли, вытащили из-под
— Княгиня Мальфрида… — вздохнув, сказала Звенислава. — То моя вина…
— Что говоришь ты? — князь переменился в лице, когда она заговорила об его мачехе.
Он как раз усадил жену на лавку подле стола и сам сел напротив. Сгорбившись, Звениславка склонила голову, опустив взгляд на сложенные на коленях руки, и стиснула в кулаках подол дорогого, расшитого платья до побелевших костяшек. На мужа смотреть сил у нее не было. Она и так ведала, как потемнеют от гнева его светлые глаза, как побледнеет старый шрам на щеке, как заходят по лицу желваки — до того крепко князь стискивал зубы всякий раз, когда гневался.
Вздохнув, Звенислава рассказала мужу все.
Как пришла однажды в терем ее дядьки незнакомая женщина-знахарка, назвавшаяся Зимой. Как она вылечила дядьку от недуга, когда прочие лекари лишь разводили руками да велели готовиться подносить Богам поминальные жертвы, ибо долго дядька Некрас не проживет. Как приветил ее тогда князь, оправившись от тяжелой лихоманки. Как она сама, Звенислава, подсобляла госпоже Зиме с врачеванием, собирала для нее травы, заваривала целебные настойки и толкла мази…
Как в четыре руки они накладывали повязки кметям Ярослава, посеченным хазарами перед самыми воротами дядькиного терема. Как шептались за спиной у знахарки, что та ведьма и ворожит на железе.
Ярослав слушал, не перебивая, но все больше темнел лицом. Звенислава старалась пореже на него глядеть. И без того недоставало храбрости в ее зайчишечьем сердечке. Коли посмотрит на хмурого, грозного князя, так и вовсе последнюю смелость растеряет. Уйдет в пятки робкая душонка, и слова вымолвить не сможет.
Звенислава рассказала мужу, как однажды ночью во время пути на Ладогу воочию убедилась, что слухи про знахарку оказались правдивы: она ворожила, стоя в реке, и вода бурлила черным.
Как она забеспокоилась, когда госпожа Зима пропала, едва впереди по стезе показался ладожский терем. Как однажды увидала ее, никем не замеченную, замотанную в тряпье, в своих горницах. Как попросила знахарка ее втайне заказать у кузнеца в городище торквес и даже показала рисунок угольком на бересте. Как послушно она исполнила ее просьбу, дважды встречалась с кузнецом, ускользая из терема прочь, никому ничего не говоря. И как узнала тот торквес в обуглившемся, покрытым кровью княгини Мальфриды куске железа, что нашли подле ее холодного тела.
— Прости меня, господин. Выходит, моими руками пришла в твой дом беда.
Договорив, она замолчала. Ссутулилась и еще пуще склонила голову, хотя казалось, что ниже уж некуда. Она ждала, что скажет князь. Ждала его приговора.
Ярослав устало потер переносицу. Глупая, глупая девка сидела перед ним.
— А попроси она нож, ты бы тоже дала? — спросил он строго.
— Нет, — она быстро-быстро замотала головой. — Я не ведала, для чего ей торквес! Она сказала, что в дар для ее давней подруги…