По дорогам Вечности
Шрифт:
– Поздравляю!
– я к этой новости отнесся нейтрально, но сделал вид, что рад за него, тем более, Оважкин ролики довольно длительное время у родителей клянчил. А это, своего рода, маленькая и незначительная победа.
– Правда, они от двоюродного брата достались...
– Смущенно признался мальчик, он очень стеснялся материального положения собственной семьи. Родители редко покупали ему что-то новое и дорогое, деньги берегли, которых и так не хватало.
– Ничего страшного! Главное, что колесики есть.... Ведь есть?
– я даже начал сомневаться.
– Да.
– Голос
– Саймон, вываливайся во двор, заценишь!
– Сейчас буду.
Я вернулся на кухню, заглянул в свою чашку, понял, что не хочу это допивать, и вылил всё в мойку. Серая жидкость растеклась по грязным тарелкам, похожая на маленькое озеро.
А я в хорошем настроении отправился на улицу.
Старушки, у которых головы были покрыты узорчатыми платочками (чтобы не напекло), как всегда сидели на облезлой скамье у подъезда и обсуждали цены на еду, власть и собственные недуги. На детской площадке с горками, качелями и песочницей мамаши выгуливали своих детишек. Я зевнул, глядя, как маленькая девочка в розовом платьишке, с хвостиком-пальмочкой на голове, делает в песочнице куличики, вытирая грязные ладони о свой чистенький лобик, и принялся ожидать своего приятеля.
Оважкин не заставил долго ждать. Он вышел из соседнего подъезда в любимом спортивном костюме черного цвета, с серыми полосками по бокам, подмышкой он держал потрепанные ролики, и сиял, как спелое яблоко, гордо вышагивая по двору. Я тут же поймал себя на мысли, что он напоминает космонавта, бредущего к ракете со шлемом в руках, предвосхищающего свой первый полет к звёздам.
Он тут же бесцеремонно пихнул мне в руки свои ролики, прислонился к растущему возле скамьи тополю, и стал снимать кроссовки, один из них при этом улетел под скамью к бабушкам, а мне, перечисляя многочисленные извинения, пришлось его доставать. Когда процедура снятия обуви закончилась, Оважкин отобрал у меня ролики. Так как скамейка была занята старшим поколением, присесть ему было некуда. Он фыркнул, будто знал, с какими трудностями столкнется, и остался гордо стоять возле тополя. С надеванием роликов на ноги мой приятель намучился. Он пыхтел, бурчал и злился, но помощи не просил, считая, что и сам справится. Пару раз Оважкин чуть не плюхнулся в лужу, но я вовремя его придержал. Когда эпопея с надеванием роликов окончилась, и он приобрел весьма неустойчивое положение, боясь выпрямиться и держась за дерево, я не выдержал и спросил:
– Ты кататься умеешь?
– А ты как думаешь!
– буркнул тот. Признаваться в том, что не умеет, он не хотел, ему казалось это ниже собственного достоинства.
Зачем тогда вообще позвал, если не хочет, чтобы я наблюдал его красочное падение?
Он отцепился от дерева, его длинные ноги тут же предательски разъехались, и мне пришлось привести мальчика в исходное положение. Улыбаясь самой дурацкой из своей коллекции улыбок, Оважкин таки отчалил от дерева, промахал руками до фонарного столба и вцепился в него, словно утопающий в спасательный круг.
– Неплохо!
– крикнул я, пытаясь подбодрить. Нельзя смеяться над начинаниями, ведь смех может стать причиной, по которой начинания откажутся подниматься на новый уровень, да и желание этим заниматься
Бабки с лавочки увлеченно шушукались, глядя на его попытки прокатиться ровно. Видимо, их внуки не имели такой тяги к прогулкам на свежем воздухе и физическим нагрузкам, и поэтому, Оважкин вызывал зависть.
Я подбежал к другу, пытаясь подстраховать того от падения, пока он ползет, пошатываясь, до другого фонарного столба, но гордый приятель отказался.
– Спорим, через неделю я уже смогу перепрыгнуть на роликах через ту скамейку?
– Оважкин попытался горделиво взмахнуть рукой в пафосном жесте, но потерял равновесие, и мне пришлось его поймать.
– Охотно верю, - хмыкнул я, думая о том, что через неделю тот будет ныть от большого количества ссадин и синяков и жаловаться на то, как болят мышцы ног, если конечно, не забросит свои попытки научиться кататься, ну, или, для начала, держать равновесие.
В тот момент, когда я встал чуть дальше, ожидая, пока друг доползет, спотыкаясь и держась за железную изгородь, ограждающую клумбы, в наш двор неожиданно вбежала моя мать. Ее глаза были красными от слёз, а лицо покрылось пятнами. Тушь размазалась, а глаза казались неестественно-впалыми. Мама тяжело дышала и держалась за щеку, и, когда она приблизилась к подъезду, шушукающиеся бабули смолкли, пытаясь понять, что случилось, пялясь на Фолию Рейли, словно безмолвные филины.
Мать не выдержала, и зарыдала, стоя под высоким тополем, что рос рядом с домом.
Это зрелище заставило меня содрогнуться, редко, когда приходилось видеть маму в таком состоянии, а, если приходилось - это пугало. Мама не должна плакать, это противоестественно! Ее нельзя обижать!
Оважкин в этот момент протянул мне руку, достигнув цели, чтобы удержаться на ногах, но я его порыв проигнорировал, бросившись выяснять, что случилось с мамой, а друг, размахивая конечностями, благополучно рухнул в заросли малины, которую высадил под своими окнами сосед, грезящий собственным дачным участком.
– Что случилось?
– я легонько коснулся маминого предплечья, пытаясь ее успокоить.
Скорей бы она улыбнулась!
Но, это касание, конечно же, маме не помогло.
– Ничего ос... особенного, - соврала она, не прекращая плакать, пытаясь вытереть нос кистью руки, но вместо этого, размазывая по лицу сопли.
А я заметил красные следы от удара у нее на щеке.
– Кто это сделал?
– мне было очень горько смотреть на это. Нельзя бить мою маму! Нельзя! У кого рука поднялась на беззащитную женщину?
Петька обиженно фырчал в зарослях малины, пытаясь снять с себя ролики. Кажется, он собирался домой, и не разговаривать со мной, по крайней мере, неделю. Но, ведь надо сначала дождаться, пока я поговорю с матерью, и сообщить о своей обиде прямо в лицо.
Мама не хотела отвечать, пытаясь прийти в себя, а бабки на скамье снова о чем-то зашушукались. "Небось, хахаль её! Видела я вчера, как он тут ошивался" - донеслось до моих ушей.
– А ну, прекратите!
– прикрикнул я на старух, которые не имели права обсуждать маму, особенно, когда она всё слышит.