По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
В Стокгольме эту тему — среда и экономика — мы долго обсуждали с господином Хённингером. Ему, как заместителю генерального директора Управления по охране среды, часто приходится сталкиваться с технологическими и финансовыми аспектами проблемы.
— Мы не собираемся забить насмерть нашу промышленность чрезмерно жесткими санитарными нормами, — говорит он. — Иначе она не сможет конкурировать с соседями. И единых запретительных норм в Швеции нет. В каждом отдельном случае мы устанавливаем свою норму — она зависит от вредности отходов, характеристики водоема, его географического положения. Недавно одна компания затеяла построить под Стокгольмом дрожжевую фабрику. Мы запретили это строительство, потому что маломощный водоем, куда они собирались
Политика? Выходит, так.
— Берем самый простой пример — тигры. Их становится мало, растет цена шкур. Охотники рискуют, стараясь заработать побольше, убивают запретных тигров, которых становится еще меньше, и цены на шкуры все растут, и так далее. Итог — исчезновение великолепного зверя. Я убежден, что человечество проживет и без тигров, но земля беднеет, лишаясь любого биологического вида, и свободная инициатива здесь не знает выхода…
Верно, подумал я. А у нас все-таки и тигры хорошо охраняются. После войны оставалось всего тридцать штук, а сейчас, несмотря на их отлов для зоопарков и отдельные случаи браконьерства, бегают на свободе — худо-бедно — почти полтораста зверей и никого не трогают: за пятьдесят лет на Дальнем Востоке не отмечено ни одного случая нападения тигра на человека.
Разговор — через тигров, китов и дельфинов — поворачивается к сложным проблемам охраны среды, имеющим международное значение.
— Мы свои самые вредные отходы пока прячем в лесах, — говорит господин Хённингер. — Подождем, что в будущем подскажет наука. И считаем, что сбрасывание таких отходов в океаны, как это делают, например, американцы, эгоистично и неправомочно. Видимо, пора заключать серьезные общепланетные и региональные соглашения по охране среды, в частности атмосферы и морей.
Лет десять назад шведы заметили, что в атмосфере и осадках резко возросло содержание летучих соединений серы. Без приборов эти вредные газы не ощущаются, однако, попадая даже мизерными дозами в легкие, они незаметно, постепенно подрывают здоровье людей, отравляют животных и рыб, разлагают краски и ткани. Перед этими активными веществами пасуют даже металлы. Установлено, например, что металлы в Стокгольме в пятнадцать раз сильнее подвергаются коррозии, чем на севере, в Кируне.
Откуда такая напасть? Газы приносятся ветрами из промышленных районов стран Западной Европы — Англии, Бельгии, ФРГ, Франции, Люксембурга. На железоделательных и иных предприятиях там поставили высоченные вытяжные трубы, и газы, основу которых составляют двуокись серы и сернистый ангидрид, образующиеся от сгорания угля, нефти, мазута, брикетов, газы, отходящие при металлургическом и коксохимическом процессах, подхватываются воздушными течениями и легко переносятся на большие расстояния. Шведы считают, что половина всех соединений серы наносится из Англии, на территории которой выпадает лишь одна шестая выбросов британской промышленности. Вредные газы Западной Европы захватывают в зону своего влияния всю Скандинавию, Финляндию, часть Советского Союза, акватории Северного, Балтийского и даже Белого морей, причем на наши воды и земли выпадает еще и шведская сера…
Особую озабоченность у шведов вызывают химические анализы почв и вод. Дело в том, что соединения серы легко вступают в реакцию с водой, образуя сильные кислоты и повышая кислотность почв. Отравляется живность в озерах и реках, снижается урожайность полей. В некоторых районах Скандинавии показатель кислотности достиг предельной величины. Ежегодные убытки от кислотных соединении серы в Швеции уже сейчас составляют сотни миллионов крон. Если так пойдет далее, то будущее не обещает ничего утешительного. По расчетам, к 2000 году половина озер страны станет без-рыбными, прирост лесов
Океаны и моря тоже принадлежат всем, и, наверное, поэтому все начинают тревожиться за их состояние. Известно, что Тур Хейердал во время одного из своих путешествий на тростниковом корабле сорок суток плыл по атлантическим водам, сплошь загрязненным нефтяными конкрециями и другими отходами. Неисчислимы беды от аварий крупных танкеров, их грузоподъемность все растет, а японцы считают возможным построить судно, способное вместить миллион тонн нефти! А ну как авария с таким гигантом? Во многих районах континентального шельфа уже пробурены скважины и произошли первые крупные аварийные выбросы — загрязняются пляжи, гибнут морская рыба, птица, ракообразные, планктон. Завладевшая морем нефть грозит еше одной бедой, обычно неучитываемой: даже одна ее капелька, расплываясь, покрывает обширные акватории, прерывая обмен газами и влагой между океаном и околоземной атмосферой…
Чрезвычайно волнует шведов положение, сложившееся на Балтике. В последние минуты нашей беседы господин Хённингер только и говорил что о море да еще о какой-то Чаппале. Я бы охотно поинтересовался и Балтикой, и этой Чаппалой, но времени у меня практически не оставалось.
6. НАШЕ МОРЕ
Все присматриваюсь к Стокгольму, уже не пытаясь привыкнуть к его шуму и пестроте. Незнакомую эту пестроту создают на здешних улицах крохотные магазинчики — каждый со своей витринкой и рекламкой, а также почти неправдоподобное обилие дорожных знаков и указателей. Если, скажем, у нас висит над перекрестком вертикальная указующая стрелка, то твердо знаешь, что можно ехать только прямо. А тут, кроме такой стрелки, обязательно красуются по бокам знаки, запрещающие повороты направо и налево, да еще на въездах в проулки — известные всем водителям «кирпичи». В центре города на одной маленькой круглой площади диаметром не более двадцати метров я насчитал восемнадцать дорожных указателей — настенных, висящих на столбиках, проволоках и кронштейнах Зачем засорять глаза этим многослойным дублированием? Неужто стокгольмские автомобилисты столь непонятливы? Когда я спросил об этом у таксиста, он рассмеялся:
— Да нет! Дело, говорят, совсем в другом. Когда мы переходили на правостороннее движение, то заменили все знаки. А фирма, выполнявшая заказ города, будто бы перестаралась — наделала их слишком много. И вот, чтобы добро не пропадало… Мы, шведы, бережливый народ!
Шутка есть шутка, но вообще Стокгольм можно полюбить за одних белок. Совсем ручные, они, пронзительно поцокивая, бегают повсюду, доверчиво спускаются с деревьев тебе на плечи, берут из рук печенье и конфеты, предпочитая, конечно, орехи любого вида. Если б белки жили во всех городах!..
Хорош Стокгольм, когда смотришь на него с высокой точки, этак метров с трехсот над уровнем моря. Подробности, пестрота исчезают — только зелень и камень, вода и камень, дома и камень. Мне хотелось увезти отсюда это общее впечатление. Билет домой лежал в кармане пиджака, я временами нежно притрагивался к тому месту, где он покоился, — мыслями я был уже дома и совсем не думал не гадал, что мне еще доведется попасть в сердцевину каменной плиты, на которой стоит Стокгольм, опуститься на сорок метров ниже уровня моря и это приведет меня к Балтике. Дело было так.
Перед последним приемом я попросил его организаторов устроить меня рядом с кем-нибудь из работников коммунального хозяйства Стокгольма. Ну, чтоб не терять даром времени в общих разговорах. Хотел порасспросить напоследок о зеленом строительстве Стокгольма, о шуме и дорожных знаках, о птицах и белках…
— Московская вода вкусней? — спросил сосед, с улыбкой наблюдая за мной.
— Нет, эта тоже ничего. Из Меларепа?
— Да.
— Хорошая, — окончательно решил я.
— Совсем недавно была хуже.