По мокрой траве, на исходе лета (альтернативная реальность)
Шрифт:
Но Дэн, Денис с его светлой улыбкой, его лучистыми серыми глазами, с его добротой, и вообще практически идеальный Дэн, разве он заслуживает такого отношения?
– Я знаю, как ты относишься к Денису, – сказала (эта лицемерная стерва) Настасья, и в ее взгляде Нике даже померещилось что-то, похожее на сочувствие (отчего она еле удержалась, чтобы не вцепиться в рекламно уложенные патлы и как следует повозить бывшую подругу лицом по паркету).
– И что? – буркнула Вероника.
Настенька чуть прикусила нижнюю губку.
– Я думаю, это все же не повод нам с тобой враждовать.
Ника промолчала. Что можно ответить на очевидную глупость? Она действительно так думает, или только прикидывается дурочкой?
– И кстати, – голос Настеньки похолодел. Ясно, только прикидывалась. – Мы собираемся оформить отношения официально.
– Что? – Ника задохнулась, будто получила удар под дых. Удар действительно получился. Ментальный удар.
Удар по ней, Веронике. По ее дурацкой мечте, что когда-нибудь Дэн ее все-таки заметит, когда-нибудь оценит…
Слепец.
– Мы собираемся пожениться, – спокойно сказала Настя, – Нравится тебе это или нет.
И повернулась, уже не глядя на бывшую подругу, стала подниматься по лестнице, ведущей к аудитории, где у них должна была состояться лекция, а препод по обыкновению задерживался.
…Кое-как Нике удалось высидеть две пары (не сорваться на истерику), потом она не выдержала и позвонила Денису.
– Мы можем встретиться?
– По поводу? – спросил Дэн скучным голосом.
Собственно, разговор можно было не продолжать.
Однако, Вероника сделала еще попытку.
– Ну… по поводу нас…
– Ник, извини, я сейчас должен бежать на тренировку, – сказал Денис с плохо скрытой досадой, – Давай в другой раз, хорошо?
Другого раза не будет, поняла Вероника.
Вообще не будет никакого раза. Он по-прежнему слепо привязан к своей вероломной стерве, слушает только ее и верит только ей, и не подействуют на него никакие слова, никакие увещевания…
Ника знала. Это ведь была далеко не первая ее попытка что-то ему втолковать, как-то вразумить…
Нет. И слушать не станет.
Слепец.
* * *
Денис
…Я и так отлично знал, что Вероника может мне рассказать, о чем поведать.
Это, собственно, все знали.
Включая моего лучшего друга Саньку, которому я не собирался рассказывать о своих подозрениях в отношении Насти от слова “вообще”, если б не его простодушная (до идиотизма) Света, девушка-художница (творческая натура, ага) как-то не ляпнула в компании, что у моей девушки, надо полагать, “крутой папочка”.
Папочка, так и сказала.
Мне, конечно, кровь бросилась в лицо.
Просипел: “С чего ты решила?”
И тогда она (простая как три копейки) рассказала, из какой “тачки”
Что я мог на это ответить? Делая вид, что не замечаю многозначительного Санькиного взгляда, промямлил, что та, видимо, “просто обозналась”.
А Светка фыркнула – дескать, ей ли, профессиональной художнице (без пяти минут), спутать мою Настасью с другой такой же красоткой…
После чего Санька врезал ей ногой по голени и вытащил из комнаты, не иначе, с целью “сделать внушение” (на тему разговоров в доме повешенного о качестве веревок).
Ну а я, само собой, остался сидеть как оплеванный.
Ибо прекрасно знал, кого могли принять за ее отца (тогда как реально ее отец к тому времени уже год как скончался в возрасте шестидесяти трех лет).
…И вот, таким образом, окольными путями, я регулярно узнавал, с кем моя девушка помимо меня…
Конечно, неспроста. Конечно, не задаром.
Еще был. Не-отец ее официально оформил своим переводчиком-референтом. С положенным окладом.
…Почему я терпел? Почему ее не бросил? Почему хотя бы не разобрался с ней “по-мужски”?
А смысл?
Я просто не хотел ее потерять.
Вот такой элементарный ответ на вопрос “Почему?”
* * *
Поездка на турбазу (с хождением на лыжах и проживанием в отдельном уютном “бунгало”) была испорчена сразу же, в первый день, с первого похода по лыжне (точнее, первым же спуском с довольно крутого склона).
Я только успел крикнуть Насте “Осторожно!”, как она грохнулась. Классически упала. На бок. И потянула лодыжку. Так сильно растянула, что на обратной дороге я вынужден был тащить на себе и наши с ней лыжи, и ее, повисшую на моем плече.
Когда мы, наконец, доковыляли до своего бунгало, Настя немедленно растянулась на кровати, не раздеваясь. Шипя и шепотом ругаясь (исключительно цензурно, нецензурных слов я от Настеньки не слышал никогда), стала растирать распухающую лодыжку.
Я нашел в сумке спортивную мазь (захватил с собой, как знал – что-то случится) и эластичный бинт.
Занялся ее ногой.
Ощутил ее пальцы на своем затылке. Ее ласкающие прикосновения. Поднял голову. Она смотрела с улыбкой. Своей особенной улыбкой, которую использовала в особые моменты.
Разведение огня в камине и глинтвейн отложили на “потом”. “На потом”, а после уж “на фиг”.
И все было бы хорошо, все было бы просто замечательно…
…пока в какой-то момент мне не пришло в голову, что ведь ее ухоженные, идеально гладкие ножки, и педикюр, и все прочее, чего затрагивали процедуры в салоне, где она регулярно проводила куда больше времени, чем, мне казалось, ей было необходимо, всё это, по большому счету, делалось не для меня.