По осколкам
Шрифт:
Ее подлые слова меня будто на копья поднимают.
— Развалится ваш слух!
— Каким образом? Кто знает, где она? Разве она доберется сюда без тебя?
— Я знаю, где она. Она доберется со мной!
— И на тебя слух найдется, — улыбается Ала.
Я думала, рука у нее отведена странно и неудобно. Но когда моя Старшая наискосок взмахивает правой рукой, а между нами вспыхивает белым кривая линия, до меня доходит: она стояла правильно, а я — дура.
В руке Алы — кастет с тремя длинными шипами. Из шипов струятся
Что откажутся слушать, что скажут «Твое место не здесь», что прогонят, наконец, я поняла бы, даже где-то ожидала.
Но чтобы убивать!
От испуга замираю. Все вокруг замедляется, размазывается. Моргаю — подводит зрение, как тогда, на совете в башне.
Из памяти выпрыгивает слух о бывшей когда-то на Первом тюрьме. Все-таки надзиратели… А мы? Они всегда жили среди нас с кнутом в рукаве?
Ала ведет рукой, неуклюже выставив локоть вперед и вверх. Она раскручивает кнут, указывая ему, как повернуться, куда подняться. Он потрескивает недовольно, но слушается. Заплывает ей за спину — и с разгона бросается ко мне.
Изворачиваюсь, падаю на спину. Прямо на обломок арки — ой!
Промахнувшись, искры шипят надо мной. Одна чиркает по уху. Режет, вскрикиваю, но тут же кнут взвивается снова, заполняя небо белым.
Опять белое! Опять больно! Опять вырубит!
В Але все чужое. Рука крутится размашисто — никогда не было таких жестов. Взмах — кнут выпрямляется, рвется ко мне, рассекая воздух.
Сжавшись, бросаюсь вправо. Перерубит она меня! Как дверьми аварийной системы разрежет.
Свист и треск. Отталкиваюсь и качусь в сторону. Рядом взрывается, разлетаются раскаленные куски камней и песок, тут же осыпаются, проникают в дыры куртки, кусают!
Хочу вскочить, вытряхнуть. Но опять хищно свистит — и я едва уклоняюсь, прыгая за один из больших камней.
Поджигая редкую траву, бьет совсем рядом. Прижимаюсь плотнее к спасительному камню и слежу, как за кнутом тянется выжженная полоса, когда он ползет обратно к хозяйке. Треск стоит на дороге, дым поднимается над поцарапанной землей.
— Шустрая какая! — восклицает Ала.
Удар — и глыба за мной раскалывается с грохотом. Меня осыпает горячими обломками. Глаза бы уберечь! Ничего не видно. Пыль, гарь. Кашляю надсадно.
Опять трещит. Она бьет на звук! Дергаюсь вбок, перекатываюсь, пытаясь уйти от удара.
Вдруг обжигает спину — и волочет, будто за позвоночник тащит! Выгибаюсь, кричу от боли и страха. Не соображая, бросаюсь за ближайший обломок, прижимаюсь к нему.
Хочу дышать — дышать нечем. Перед глазами плывет. Осевшие искры терзают кожу, спина пылает. Что делать? Бежать?.. Ноги не слушаются, высовываться страшно.
Куда бежать?! Я и шага сделать не могу!
Вж-жих!
Хлестнуло
Заваливаюсь, протащившись по камню спиной. Шиплю сквозь зубы, но успеваю переползти за соседний обломок и там сжаться, уткнуться в землю носом. Зрение совсем уходит, шум в ушах отодвигает треск кнута. Ала что-то кричит — не слышу.
Мне конец, конец… Мама хотя бы в переходе, а я умру среди своих. Одна, опять одна!
«Прекрати панику, что с тобой? Как новичок, смешно даже…», — фыркает Крин.
И увлекает — вставай, ну же! Когда-то я не дотянулась к ней, а сейчас она сама дотянулась.
Вцепилась. Держит!
Я — с защитой. Я не дамся — ни ветрам, ни Старшим. Никому не дамся!
Упираюсь ладонями, чтобы подняться. Руки твердеют, пальцы зарываются в сухую землю. Чудится, что они прорастают корнями, хватаются за осколок, проникают в него, жадно вгрызаются в самое нутро — туда, где загадочные механизмы, где непонятно что с локальной гравитацией, где еще хранится когда-то взятая от Малой энергия.
Вцепиться, вобрать!
Горячо-о…
Выдираю пальцы-корни, поднимаюсь. Меня трясет, и земля дрожит вместе со мной. Распрямляюсь. Кожа на спине невыносимо болит, словно лопается.
Ала стальной иглой застыла среди опадающего белого кнута. Она с недоумением смотрит, как гаснут искры ее ослабевшего оружия — оно больше не хочет ее слушаться.
— Что, заряд кончился? — хриплю я. — Не хватило на меня? Слабаки, ничтожества… со всеми своими порядками, правилами, чистками… Дунуть бы на вас — да развеять!
Под ресницы с самого края попадает движение: далекий шпиль Первого переломился, наклонился и тянется теперь ко мне. Голограмма он там или нет, а кажется, что занесся еще одним кнутом, черным, беззвучным.
— Но я вам не дамся, — повторяю, как заученный урок, отступая к переходу. — Я теперь все про вас вижу.
Старшая вдруг озирается и расставляет руки — так ловят равновесие. Белый кнут, широкими кольцами замерший вокруг ее ног, дергается, подпрыгивает над землей, словно пытается броситься в бой без хозяина. Ала крутит головой, чуть приседает среди поднимающейся пыли.
Я уже на углу.
Она останавливает на мне испуганный взгляд.
— Не дамся, — шепчу напоследок и, развернувшись, бросаюсь в мерцающий переход.
Падаю в него, жду привычной опоры. Но на первом же шаге меня хватает, сдавливает — и нет пути, нет дороги, снесло, закрутило.
Верх? Низ? Малая где? Не вижу даже ее. Вертится все, вихри мечутся по кругу — красное, зеленое, синее. Сорвало. Мне не выбрать направления, здесь не ходят наши, здесь негде ходить.
Кричу, кричу истошно, и хоть здесь нечем кричать, что-то от меня рождается в этом хаосе, что-то услышано. Ко мне бросается тропка — тоненькая, хилая. Такие мало кто выбирает.