По правилам и без
Шрифт:
Я едва не уронила чашку. Маму Димы убили? Подумать только… А я не просто не знала, не удосужилась даже поинтересоваться. И могла ведь, дура, в разговоре задеть тему его мамы… Идиотка ты, Беликова, при всем своем интеллекте.
— Рит, ты в порядке? — оказывается, папа уже не первый раз пытался воззвать ко мне, и теперь щелкал пальцами перед лицом. Я встрепенулась и словно бы очнулась от осознания… чего? Того, что у Димы не такая уж и хорошая жизнь? Или того, что мои проблемы и беды гораздо меньше, чем его? Безусловно, и этого тоже, но не только. Я ведь раньше никогда не задумывалась о том, как живет Воронцов, что происходит в его семье, лишь видела сына успешного адвоката, у которого есть если не все,
— Рита, очнись, — требовательно повторил отец, и теперь в его голосе появилось недюжинное беспокойство.
— Просто я знаю Диму Воронцова, — наконец-то ответила я, одним глотком опустошая чашку с только что заваренным кофе. — Мы с ним учимся в параллельных классах. Никогда бы не подумала, что он потерял маму…
— Ты с ним знакома? — в тоне отца послышалось беспокойство и что-то сродни тому, что было в голосе мамы — но гораздо в меньшей степени. Что, черт побери, вы все от меня скрываете?!
— Мы учимся в параллельных классах, у нас сведенная физкультура и общие школьные мероприятия, конечно, мы знакомы, — о том, что познакомились мы совсем недавно, да еще и в женском туалете, а физ-ру я обычно прогуливаю, я предусмотрительно умолчала. — И что в этом такого? Или есть что-то важное, чего я не знаю?
— Нет, конечно, нет, — как-то слишком быстро ответил папа и зачем-то начал рыться в карманах. Достав оттуда телефон, он посмотрел на часы и убрал телефон обратно. Зачем? На полочке ведь стоит будильник… — Так, если я не ошибаюсь, сейчас началось время для посещений, так что я пойду к маме. А ты сегодня останься дома, отдохни как следует, а с мамой посижу я. К тому же, нам в любом случае надо поговорить…
— О чем? — я тут же заинтересовалась, желая услышать лишь одно.
— Я бы хотел вернуться в этот город. Ты ведь не против?
Нет, нет и еще раз нет! Да я только за, всеми руками, ногами и прочими частями тела! Об этом я не преминула сообщить папе, радостно обняв его. Все вопросы, какие только у меня оставались, тут же куда-то исчезли, осталась лишь радость. Вот оно, счастье, подумала я, стараясь сдержать наворачивающиеся на глаза слезы. Что-то я в последнее время слишком много плачу, плохо это.
За своим счастьем я совсем забыла не только обо всех загадках, связанных в Воронцовыми, но и предупредить отца, кто же является маминым лечащим врачом.
Оказывается, папа привез с собой их с мамой старый фотоальбом, который он забрал с собой в Россию, чтобы, как он сам сказал, хоть как-то пережить нехватку его любимой семьи. И теперь это сокровище он торжественно передал мне. А я, признаться, была только рада: у мамы осталось слишком мало фотографий их с отцом молодости, да и моих тоже: раз, два и обчелся. А тут целый альбом толщиной как минимум с два моих учебника по биологии (немаленьких, кстати).
Запасшись чашкой кофе и печеньем, которое, кстати, тоже папа купил, я поудобнее устроилась на кровати и раскрыла альбом на самой первой странице. Оттуда на меня смотрел улыбающийся папа, причем был он чуть старше меня нынешней.
«Он у меня еще со студенческих времен», — тут же вспомнила я его слова, и с интересом принялась рассматривать фотографию. Мне всегда говорили, что я очень похожа на отца, но теперь я и сама это прекрасно поняла: мы были почти на одно лицо. Только со временем папины черты лица огрубели, а его нынешняя стрижка еще и визуально их преобразила, а я же выглядела почти так же, как улыбающийся юноша, только вот цвет волос у нас был разный: у меня темно-рыжий, а у него каштановый.
А на следующей
Папа учился по специальности «Прикладная математика», окончил университет с красным дипломом, да и вообще всегда любил и знал математику — и я пошла в него. Хотя, несмотря на название специальности, оттуда во время учебы моего отца выпускали больше программистов, чем математиков в прямом смысле этого слова, так что он скорее программист, да и работает по этой специальности. К тому же, мама говорила, что папа в молодости разбирался в этом всем лучше многих. А еще мама говорила, что папа умел красиво ухаживать — и я и сама это поняла, пролистнув еще пару страниц: с очередной фотографии на меня смотрела обнимающая отца девушка, в руках она держала огромную плюшевую игрушку и букет ромашек, а еще она улыбалась так счастливо-счастливо, что на глаза у меня навернулись слезы. Первая папина любовь, погибла в ДТП в конце первого курса.
А вот фотографии со дня математического факультета, с первой поездки в колхоз — раньше студентов часто туда отправляли, и что мама, что папа вспоминали это со смехом, — с какого-то семинара, просто фотографии их группы сначала на 1 курсе, потом на втором, на третьем…
Я на секунду замерла, так и не донеся печенье до рта: с фотографии на меня смотрели, кроме папы, еще две девушки — в одной из них я легко узнала маму, а другая…
«Мы учились на одном факультете, только я на два курса старше», — сразу же всплыли в памяти слова отца. Мария Воронцова, бесспорно, была красавицей, а ее улыбка… она передалась ее сыну, равно как и цвет волос. Значит, тут схожесть не с дядей, а с мамой, вопреки моим предыдущим представлениям.
Я перевернула страницу, но не увидела ничего, кроме пустых мест. Разворот, два, три, четыре — много, и лишь изредка попадаются фотографии: с мамой, с друзьями, а одна даже с Константином Воронцовым, его я узнала сразу. И снова альбом заполнен полностью: фотографии папы с мамой до свадьбы, после, фотографии со мной. Господи, не говорите мне, что это я! Это существо не может быть мной, пусть надпись твердит иное!
А вообще, в детстве я была довольно забавной, если не сказать милой: трогательные рыжие косички (тогда цвет почему-то не раздражал, а наоборот, казался медным — а теперь же больше напоминает ржавый), полные жажды знаний глаза и жизнерадостная улыбка. А вот тут я-четвероклассница плачу, потому что один мальчик (уехавший, кстати, лет пять назад) меня донимает, за волосы дергает. Прекрасно помню этот день: в довершение всего, я упала, сбила коленки и завела кошку, вернее, мне ее завели вместо хомячка. А вот, кстати, и Лиса — совсем еще маленький комочек шерсти, помещающийся у меня на ладошках. Как же давно это было, и как же счастливо мы все тогда улыбались…
Альбом закончился фотографиями с моего двенадцатого дня рождения — пожалуй, последнего, проведенного в кругу семьи. Фотографий было всего лишь три, и на всех — только я, и никого другого. И от этого почему-то стало тоскливо.
Я уже встала с кровати, намереваясь отнести столь дорогую сердцу вещь в место более надежное, чем моя комната, но заметила на полу листик — а, вернее, фотографию. Подняла — и замерла, не моргая и, кажется, даже не дыша. Дело было даже не совсем в том, что улыбающаяся Мария Воронцова держала в руках плюшевого зайца, который сейчас стоит у меня на шкафу, а в подписи: «В память о лучшем вечере лучшему парню на земле». Почерк был невероятно красивым и до того необычным и запоминающимся, что я тут же вспомнила то письмо, что было у мамы в руках в тот злополучный вечер. Таких совпадений не бывает. Это не просто странно — все гораздо хуже.