По праву сильного
Шрифт:
— Успокойся, — тихонько провожу ладонью по щеке, и давление силы спадает, — Когда-нибудь ты все узнаешь.
— Когда?! — прикусив губу, она требовательно смотрит на меня.
— Когда станешь частью рода.
Княжна замирает, глядя на меня с недоверием. Буйствующая только что энергия успокаивается, обволакивая ее источник.
— Когда? Не если? — закусив губу, она сжимает кулаки.
— Я не отдаю то, что принадлежит мне. Ни князю, ни императору, ни Богам, — в моем голосе звучит сталь.
— Но я…
Рогнеда не успевает договорить, за дверью слышится топот сапог по начищенному паркету и в кабинет
— Измена, ярл! — с ходу выпаливает он, тяжело дыша.
— Докладывай!
— Ты должен увидеть сам, — ушкуйник кривится, не желая говорить неприятную весть.
— Веди! — быстрым шагом спешу вслед за выскочившим в коридор ватаманом. Слышу за спиной торопливые шаги княжны.
Мы спускаемся вниз, в подвал, с которого началась наша атака. Мародерка идет полным ходом. Ушкуйники и вчерашние крестьяне с похабными шутками и диким хохотом тащат все, что хоть чуть-чуть, по их непритязательному мнению, имеет какую-то ценность. Останавливать эту вольницу сейчас бессмысленно, разгоряченные боем люди просто не послушают, тем более им была обещана добыча. Главное, чтобы не начали грабить простых обывателей. Тогда придется принимать жесткие меры, вплоть до казней. Мы не захватчики, а освободители.
Пока шли по лестнице, несколько раз навстречу попались пленные, вытаскивающие на улицу трупы павших воинов — наших и имперских. Спустя несколько минут мы оказались в той самой комнате, где произошел наш первый бой. Тогда присматриваться к обстановке времени не было, сейчас же с интересом оглядываюсь вокруг. Судя по огромному столу, заваленному бумагами и расположенному посреди просторного зала с высоким сводчатым потолком, и картам, развешанным по стенам, здесь у эллинов было что-то типа оперативного отдела.
Это что же получается, мы первым же ударом полностью лишили имперцев командования? Не верю я в такие случайности. Не обошлось тут без вмешательства Богов или Ушаты, как пить дать. Кстати, давненько не слыхал я ехидное хихиканье Хель. Надеюсь, забыли про нас высшие. Только вот вряд ли. Я им для чего-то нужен, иначе не возилась бы со мной Хозяйка Стужи. Да и Радомира намекала, что мы под покровительством Богов ходим. Еще бы понять, какую плату они потребуют за свою непрошеную помощь.
— Вот, ярл, — Стрежень ткнул в кучу трупов, сваленных в углу комнаты. Да, именно здесь мы зажали остатки обороняющихся, оттого и лежат они сейчас так густо друг на друге, раскинув руки, словно решили напоследок поиграть в кучу-малу.
Склоняюсь над телом, которое указал ватаман. Ой, как интересно! Герб Евпаторов. И лицо такое знакомое. Совсем недавно наблюдал его в свите невестушки. Так вот откуда эллины узнали о нашем нападении! Я сжимаю зубы, скулы каменеют, взгляд в бешенстве скользит по комнате. Ватажники шепчутся. Все чаще звучит «Анастасия», «Евпаторы» и «предательство».
— Это измена, ярл! — Стрежень смотрит прямо, выпятив вперед бороду, его рука нервно теребит навершие кинжала. И я могу понять ушкуйника. Слишком многих мы сегодня потеряли. Есть убитые и в отряде ватамана, а это люди, с которыми он прошел не одну битву.
Из-за моей спины решительный шаг делает Рогнеда. Она твердо смотрит в глаза Стрежня, переводит взгляд на толпу, затем на меня. Люди затихают.
— Анастасия не предавала. Это не она.
— Ты уверена? — я киваю на лежащий
— Абсолютно, — с полной уверенностью кивает она.
Я тоже не верю в вину Анастасии. Эллинка, конечно, еще та змея, но именно сейчас ей предавать просто не выгодно. Она одна, во враждебном окружении, посреди аномалии. Ее жизнь на данный момент целиком и полностью зависит от меня. Умру я — умрет и она. Или окажется в рабстве где-нибудь в степи, что для нее еще хуже. Но воинам этого пока не объяснить. Еще не остыла в сердце ярость боя, еще свежа боль от потери друзей. Они просто сейчас не в состоянии критически мыслить.
Оглядываю замерших в ожидании моего решения бойцов. Эх, как мне не хватает сейчас моих верных нукеров. Но и Сольвейг без охраны отпускать было никак нельзя. И кого отправить в Заброшенные земли? Рогнеду? Я ей, конечно, верю, но… Присягу она мне не давала. И что может у нее перевесить в такой ситуации — чувства, благородство, аристократический гонор или долг перед родом — гадать не хочу.
Стрежень? Он горит местью за своих людей. Но ушкуйник — по сути своей разбойник. И сентиментален только когда ему это выгодно.
— Я хочу, — мой голос звенит как сталь, давлю на окруживших меня людей ментально, сейчас не тот случай, когда можно заниматься морализаторством, — Чтобы об этом, — киваю на труп, — Никто не знал. Этого раздеть и сжечь вместе с остальными имперцами. Стрежень, — пристально смотрю на ватамана, тот от моего взгляда ежится, виляет глазами, но, пересилив себя, замирает, уставившись мне в переносицу, — Отдыхай со своими, и на рассвете выдвигайся в Заброшенные земли. Всех эллинов под стражу. Никого не выпускать, и к ним никого не подпускать. Анастасию тоже под арест, но относится как к высшей аристократке, кем она и является. Чтобы волос с ее головы не упал до моего возвращения. Понял? — придавливаю ушкуйника взглядом.
— Понял, ярл, — степенно кивает ватаман и, обернувшись, рявкает, — Ну, чего столпились?! Слышали ярла?!
Люди, зароптав, начали расходиться.
— Стоять! — останавливаю понуро разбредающуюся толпу. Окидываю воинов взглядом, стараясь остановиться на каждом, — Я найду, кто за этим стоит. Найду и накажу! Клянусь!
Хмурые лица светлеют. Голоса становятся веселее. Не дожидаясь лишних вопросов, ухожу. Мне есть над чем подумать. За мной гибкой тенью скользит Рогнеда.
Глава 4
Запах смерти висел над Хлыновым густым, приторным смрадом, смешиваясь с едкой гарью, тянущейся с окраин. Победа! Город наш. Знамя с серебристым драконом реяло над ним. Но площадь устилали тела — ушкуйники, ополченцы, имперские ветераны, перемешавшиеся в последнем смертельном объятии.
«Сколько на этот раз?» — промелькнула отрешенная мысль. Половина? Больше? Моя разношерстная рать, собранная на удаче и жажде мести, истекла кровью на камнях Вятки… Нет! Хлынова! Мы завоевали право вернуть городу старое славное имя! Я смотрел на них, уставившихся мертвыми глазами в холодное серое весеннее небо — на вчерашних пахарей, не успевших научиться воевать; на буйных волчар-ушкуйников, так и не дождавшихся дувана; на седых ветеранов, отбитых нами в лагере военнопленных и оставшихся со мной. И знакомое, застарелое, как давний шрам, чувство накатило, захлестнув душу глухой, вечной горечью.