По следам Адама
Шрифт:
Укрывшись от окружающего мира на пятнадцати тысячах квадратных километрах непроходимой топи, болотные арабы на протяжении пяти тысяч лет хранили в неприкосновенности древнюю культуру своих предков. Исторические бури и смерчи, проносившиеся над нашей планетой, ни разу не заглядывали в эти края.
Два британских исследователя, Тезигер и Янг, недавно вернулись оттуда, полные впечатлений о почти библейском быте местных обитателей. Поскольку на болотах нет ни глины, ни камня, люди племени мадан строят свои прекрасные дома из артистически переплетенных связок тростника, ни на йоту не отступая от образцов, оставшихся им еще со времен шумеров. В древности судоходные и ирригационные каналы покрывали всю территорию современного Ирака. Согласно древним шумерским летописям, их первый царь прибыл со своим войском в эту равнинную страну на больших кораблях из тростника и построил столичный город Ур. Археологи относят это событие к 3100 году до нашей эры. Многое свидетельствует о том,
Хотя человечество живет на Земле уже два или три миллиона лет, цивилизация возникла по обе стороны Аравийского полуострова, на берегах крупнейших рек Египта и Месопотамии, одновременно, внезапно и сразу приняв развитые формы. В ближайшей долине со сходными природными условиями, на берегу реки Инд, в то же самое время появилась древняя индийская цивилизация. Все три старейшие культуры зародились практически синхронно и имеют поразительно много общего. Культ солнца, строительство пирамид, жилые дома из кирпича-сырца, развитое городское планирование, высокотехнологичная металлургия, письменность — все, что свойственно цивилизациям на высокой ступени развития. И в каждой сохранились воспоминания о первом правителе, приплывшем откуда-то из-за океана со своей мифической родины на корабле из тростника.
Сперва все три плодородные долины процветали и наслаждались невиданным могуществом. Но с годами каналы в Месопотамии пропали, словно их и не было, а пригодные для сельского хозяйства земли исчезли под песчаными дюнами во времена шумеров, вавилонян и ассирийцев. Только развалины дворцов и храмов в пустыне, окружающей болота и редкие оазисы, напоминают о безвозвратно ушедшей золотой эпохе, как безмолвные свидетельства недолговечности человеческого величия.
Впервые я оказался в этих краях в начале семидесятых годов. В Ираке только что произошла революция, ознаменовав собой падение шахского режима и конец английского влияния. Во главе страны встали два генерала-диктатора, лидеры партии Баас, и первым делом закрыли границы для туристов. Они еще не определились, кто будет их главным врагом, Сирия или Иран. Словом, далеко не лучшее время, чтобы обращаться за разрешением путешествовать в районе болот. Я получил визу в римском посольстве Ирака только потому, что пользовался определенной известностью как ученый и к тому же ехал в со-провождении некоего капиталиста из Мексики, специализировавшегося на импорте техники из коммунистического Китая. В глазах посла Ирака Китай был истинным раем на земле.
Нас тепло встретили археологи из Багдадского музея. Мы почерпнули много нового как из общения с ними, так и от изучения экспонатов музея. Там были и модели шумерских лодок из тростника, и их изображения на глиняных табличках и цилиндрических шумерских печатях. Мы даже получили приглашение на ланч с генералами-диктаторами, которым очень понравилась наша идея построить большой корабль из тростника и отправиться на нем в плавание из их страны. Они попытались выставить условия, представителей каких национальностей можно, а каких нельзя зачислять в наш экипаж, но быстро пошли на попятную, когда я намекнул, что с таким же успехом могу отправиться и из Ирана. В конце концов, они обещали полное содействие без всяких ограничений, а также разрешили нам ехать в край болот и использовать помощь местного населения при строительстве корабля.
Никогда я не встречал людей, подобных болотным арабам. Другие иракцы тоже мне нравились, но моей дружбе с Саддамом Хусейном, со временем ставшим единоличным правителем страны, вскоре пришел конец. Я был благодарен ему за возможность увидеть народ, на протяжении тысячелетий живший в гармонии с природой и с соседями. Тогда я не знал, что тот же генерал отдаст жестокий приказ осушить болота в Междуречье и тем самым уничтожить саму среду обитания племени мадан. Кроме того, он взбесился, узнав, что я сжег «Тигрис», на который у него, очевидно, имелись свои планы. А когда наш интернациональный экипаж после пребывания в его стране подписал петицию о мире и отправил ее в ООН, ярости его просто не было границ. Мы, прожившие бок о бок в мире и согласии целых пять месяцев, утверждали, что если прекратятся поставки оружия на Ближний Восток, то люди, живущие по берегам Персидского залива и Красного моря, будут вынуждены перейти на дубинки и мечи, как в старые времена. Это очень не понравилось генералу.
При первой встрече с Саддамом Хусейном я не испытывал никаких предубеждений. Я знал, что он обладает огромной властью — вот и все. Признаться, он лично произвел на меня столь незначительное впечатление, что от совместного обеда у меня осталось только одно воспоминание — о вкусной еде. Да еще о том, что он поддержал мой проект.
В качестве базового лагеря для строительства корабля нам позволили использовать заброшенную гостиницу под названием «Райские кущи». Она располагалась чуть выше места слияния Тигра и Евфрата, перед самым началом болот. В нескольких метрах от окружавшего гостиницу забора росли пальмы и лиственные деревья. Между ними находился массивный покрытый мхом пень, обнесенный изгородью
От Райского сада до начала болот мы проплыли на лодке по спокойной реке всего за несколько минут. Нам сразу стало ясно, почему люди жили здесь тысячелетиями, не сталкиваясь с агрессией и не испытывая необходимости защищать свою землю. Посторонний человек, не знакомый с лабиринтом практически не различимых на взгляд каналов, и не помышлял о том, чтобы проникнуть сюда. По здешнему мелководью не мог проплыть даже самый легкий плот, а стоило ступить ногой за борт, как болото тут же засасывало свою добычу. Ни конь, ни верблюд, ни танк не прошли бы по этой почве и метра. Именно поэтому воинственные ассирийцы, фаланги Александра Македонского и современные механизированные колонны ни разу не нарушили покой людей из племени мадан. И только генералу из Багдада удастся победить болотных арабов, вытащив у них из-под ног тростниковый ковер, столь долго служивший им надежной защитой.
В болотах Междуречья я перенесся во времена, когда еще не было изобретено колесо, когда над миром царила тишина, телевизор не сбивал людей с толку, а звезды и солнце оставались единственным источником света.
Меня и переводчика из Багдадского музея ждали к югу от городка Курна, где заканчивалась судоходная часть реки. Два «болотных араба» в белых одеяниях до пят плыли к нам на узком каноэ, плавно отталкиваясь от дна длинными шестами.
Обменявшись с ними принятым в здешних краях приветствием — приложив руку к сердцу — мы с переводчиком сели на дно узкой «машуф», чтобы неловким движением не перевернуть ее, и провожатые, похожие в своих белых балахонах на ангелов без крыльев, повезли нас в свой мир, столь отличный от нашего. Стена из высокого, в рост человека, тростника сразу же смыкалась за кормой лодки. Через некоторое время каналы стали шире и глубже, и мы с удивлением отметили, что вода в них чистая и прозрачная, а не желтая от грязи, как в реке. Со дна проток поднимались зеленые водоросли, гирлянды лютиков струились по поверхности, а под ними стремительно проносились стаи рыб. Наша лодка бесшумно скользила вдоль сплошной стены из тростника и рогоза, и с каждым движением шеста мы чувствовали, что все дальше уходим от современности и погружаемся в далекое прошлое. Но не в то прошлое, где царило варварство и право сильного, а в мир не менее цивилизованный, чем наш, но гораздо более естественный и незамысловатый. Не я один испытывал эти ощущения, мой переводчик-араб был столь же тронут и взволнован.
Через некоторое время мы увидели несколько струек дыма, поднимавшихся над тростником, — верный признак того, что до жилья осталось недалеко. Больше ничего не выдавало человеческого присутствия — не было ни возвышающихся над окружающей растительностью строений, ни мусора, верного спутника цивилизации. Гуси, утки и прочие водоплавающие птицы всех цветов и размеров бесстрашно плавали вокруг, словно в природе еще не существовало огнестрельного оружия. Одинокий орел, устав от безжизненной пустыни, парил в вышине. Белоснежные журавли и красноклювые аисты, замерев в ожидании добычи, стояли неподвижно, словно дорожные указатели, а жирные пеликаны жадно набивали бездонные клювы рыбой. Однажды мы заметили, как сквозь заросли с шумом пробирается иссиня-черный кабан. Когда же до поселения оставалось совсем немного, протоку перед нашей лодкой лениво перешло стадо могучих водяных буйволов. Их черные спины блестели на солнце, подобно мокрому тюленьему меху. Они равнодушно проводили нас глазами, ни на миг не переставая жевать свою жвачку из водорослей и отгонять мух размеренными ударами тонких хвостов.
И тут появились первые дома. Они вписывались в окружающую растительность так же естественно, как птичьи гнезда. Единственным доступным здесь строительным материалом был тростник. Твердая земля заканчивалась на окраине болот, где возвышались последние финиковые пальмы, поэтому все дома покоились на фундаменте, сплетенном из толстых пучков тростника. На небольших озерах, то тут, то там встречавшихся посреди болот, дома стояли на искусственных тростниковых островках, плававших по водной поверхности. Со временем нижние слои таких островков начинали гнить от переизбытка влаги, и жителям приходилось периодически их надстраивать. Стены домов смыкались вверху, образовывая изящные арки, открытые с одной или с двух сторон. Основу строений составляли туго перевязанные пучки из тростника, поверх которых привязывали толстые тростниковые же циновки. Ни одного куска дерева, ни одного гвоздя. На связку тоже шли сплетенные из тростника веревки. Все здания, независимо от их размеров, были одной формы, будь то крошечная хижина, построенная для того, чтобы укрыться от дождя, просторный жилой дом или огромные, смахивающие на самолетные ангары, общественные здания, до крыши которых было не дотянуться гребным шестом.