По странам рассеяния

Янковская Виктория Юрьевна

«Звенящие волны чумизы…»

Звенящие волны чумизы И сжатый созревший ячмень. Под летним полуденным бризом Им шевелиться лень. Иду по полям бороздою, Иду, улыбаюсь и жду: Какою наделишь мздою? Какую пошлешь звезду?

Вечность

Михаилу Щербакову

Луна, как нерпа золотая, Ныряет в облачных волнах, А моря гладь лежит, блистая, И плещется в дремотных снах. Хребет богатырем уснувшим Глядит на небо сквозь века. Кто знает больше о минувшем, Чем волны, скалы, берега? Песчинкой на песке у жизни Проходит

бытие людей: Печали, радость, укоризны — Вот чем полны осколки дней… А вечность проплывает мимо, А вечность окружает нас — Она одна, одна не мнима, Непостижимая для глаз… Глядите в море, в звезды, в небо, Послушайте лучи луны: Там вечность совершает требу… Все остальное — только сны… Все остальное — преходяще. Есть мы иль нет, а жизнь течет. Роса горит в сосновой чаще, Земля свершает оборот… А Вечность — мудрая, простая, Лежит вокруг меня в песках. И, точно нерпа золотая, Луна ныряет в облаках. Лукоморье, 1940

Скала-Будда

Здесь море, шиповник, песок раскаленный, Цветы голубые морского царя [4] , И я — человек, перед ним оголенный, Сливаюсь с песком. Я желтей янтаря. Второй человек — это Будда из камня. Природа швырнула его на скалу — С ним встреча сегодня случайно дана мне: Ему поклоняюсь, его я люблю. Теперь поняла я пристрастье к растеньям: Он травы велел мне в потоки кидать; Их жизнь берегу я с языческим рвеньем — За лишний цветок может он покарать! Спокойный и серый. Он к морю очами, А справа и слева огни маяков. Он их наблюдает густыми ночами, От скал отстраняя слепых моряков. Шиповник малиновый, белый ползучий И плющ — все по скалам стремится к нему… Твое ли ученье, приказ ли твой лучший Я в лунную ночь эту точно пойму? Лукоморье, 1929

4

«Цветы морского царя» — местное название береговых растений с голубыми листьями.

Будда и я

Разбросаны в небе лохмотья Багровые в серых штрихах, А море в закатной дремоте Качается в берегах. На пляже песчаном и нежном Беседуем с Буддой одни, Следя, как меняют одежды Горячие летние дни. Он тихо спросил о желаньях — Он каменный, вечно немой. И с грустью, услышав молчанье, Задумался надо мной. Но я прочитала в ответе: Не думай о них никогда, Дано больше многих поэту — Все прочее суета! Лукоморье, 1932

Четыре Какемоно

Из цикла «Японской кистью»

Весна

Шляпы, шляпы, шляпы — зонтики, А под ними пары голых ног. Поле водное на ломтики Тропки режут вдоль и поперек. Руки липнут в грязной слякоти — В них зеленые росточки — рис, Как надежды, садят шляпы те, Всю весну качаясь вверх и вниз.

Лето

Вечер. Тихи лягушек дуэты. Спелся даже с цикадой кузнечик! И ласкался — заметило это — С черной бабочкой розовый венчик… На огонь от моей сигареты Светлячок налетел по ошибке… А луна — ты придешь для поэта, С ним деля одинокость улыбки…

Осень

У щита золотой нимб. Он червленый. На нем — ворон И сухая ветка под ним… В отдаленьи — черные горы. Кто свой мрачный герб бросил? Не Вселенная ли? Нет! Это вид. Это только — Осень — И луна, пролившая свет.

Зима

Ветром прорвано бумажное оконце: Чья рука по фолиантам бродит ровно, А другая зябко жмется над жаровней? — Тонкая, точеная рука японца… Вижу

чайничек с дымящеюся чашкой, Ноги скрещенные, пестроту подушки… Но прихлопнул ветер дырочку, как вьюшку, И чужая жизнь навек ушла из вашей! 1930

«Окутали речные берега…»

Т.П. Фесенко

Окутали речные берега Контрастно, робко и красиво В цветенье абрикос и слива, И нежные последние снега. Как жизнь и смерть. Как свет и тени. Их встреча — миг! Но жизнь не для нее ль? И радость в сердце острая, как боль, В прозрачно-ярко день весенний.

Прощание с Кореей

Я расстанусь и с этой страной — Потому что вся жизнь — расставанье. Но с тобой, как с последней весной, Тяжелее, больнее прощанье. И мечтать, и стрелять, и любить — Все на том полуострове диком. Каждой мысли исходная нить И о маленьком и о великом. Все меня возвращает сюда К этой девственно-яркой природе, И разлука моя навсегда Будет горшей из многих рапсодий… Там, где прежде умела мечтать В буйной чаще лесного вигвама, Там, где я научилась страдать По ушедшим — по Родине с Мамой… Там и юность свою погребла В жарких соснах и горных потоках, У костров и у моря сожгла — И осталась без них одинокой. 1939

О ЧИЛИ — КРАСИВОЙ И УЗКОЙ ЗЕМЛЕ

«Снова двинулись в страны рассеянья Мы от милой чумазой земли»…

Алексей Ачаир

«Не сравнивайте Чили с саблей…»

(Габриэла Мистраль, перевод с испанского)

Не сравнивайте Чили с саблей. Пора завоеваний миновала. Теперь: топор, лопата, грабли И трактор — вместо пули и кинжала. Все Чили на весло похоже, Что тянется от Севера до Юга: Весь Юг — навеки заморожен, А Север — у Тропического Круга.

Узкая Земля

Посвящаю Чили

Желтым пламенем, как свечи восковые, В бурой зелени сияют тополя. А вдали — вершины снеговые: Вся в контрастах Узкая Земля. Узкая-преузкая — вдоль моря Тянется она из края в край: Счастье — есть. Но выше меры — горе. В хаотичной смеси — Ад и Рай. Орошенные сады богатых, Как оазисы встречаются подчас, И красавицы, увешанные златом, С поволокою кастильских глаз. И беззубые, но завитые девы, Мишурою прикрывая наготу, Преисполнены соблазном Евы, Бдят отчаянно на жизненном посту. Здесь — неравенство с времен творенья: Восемь женщин на мужчину одного! И в восторженном самозабвеньи Полигамия справляет торжество. Эмигранты всевозможных наций Забывают свой родной язык: Так легко закон ассимиляций Победил международный лик. И чего б не сделали законы — Сотворил Природы мощный глас: Мавританские укрытые балконы — И призывный блеск Кастильских глаз… Путь: Сантьяго — Шангри-Ла, 1954

Скрижаль

Жизнь брызгами своими щедро мечет, А собирать — найдется водоем. И звук покамест незнакомой речи Становится милее с каждым днем. Какой-то неизвестный переулок В чужом чилийском городе опять Находит в сердце теплый закоулок, Себя любить заставит и страдать. Страдать лишь потому, что все не вечно, Что носит нас по всей земле теперь, Но день пока неведомый, конечно, Придет, чтоб затворить и эту дверь. В любом отрезке времени найдется Такое милое, что будет жаль… Но сердце стерпит… Лишь тогда порвется, Когда испишется Судьбы скрижаль. Сантьяго, 1953