По странам рассеяния

Янковская Виктория Юрьевна

Синьцзин (бывший Чань-Чунь)

Новая столица Маньчжу-Ди-Го

Он с Западом слил устремленья Востока. Повсюду мы видим его образцы: Как пагоды, башни взлетели высоко, А снизу колонны скрепляют дворцы. Колонны — модерн, но вершины все те же: Экзотика в ярких цветах черепиц. Здесь все гармонично и взора не режет Решение стилей в пределах границ. Рожденный мгновенно, как будто из праха, Уже характерен Великий Синьцзин — В нем есть выраженье большого размаха, Не сходен с ним город теперь ни один. Флоренция с ним на одной параллели… Быть может, поэтому в воздухе утр, Всегда доминирует тон акварели, А в небе нежнейший

морской перламутр… А в нем вездесущи — охрана и око. Моторы взрезают имперский эфир. Беснуется Запад… Но здесь на Востоке Покой, тишина… Новый строится мир! 1940

На перелете

Ландшафт Маньчжурии равнинный Уходит в даль бескрайную. Над ним царит гомон утиный — Беседа птичья тайная. Из затонувшей старой лодки Я наблюдаю озеро: Закатный пурпур сетью тонкой На камыши набросило. А перелетной птицы стаи Из неба, как из вороха. Летят, летят и где-то тают… И вкусно пахнет порохом… 1942

«Шелестит тальник. Журчит, звенит река…»

Шелестит тальник. Журчит, звенит река. Пухнут в синеве снежками облака. И жужжат-гудят печальные шмели. Пляшут бабочки над илом на мели. Растворяюсь в синем небе и воде. Я ли всюду? Или нет меня нигде? Или это ощущенье бытия? Может, нет меня и вовсе я — не я!.. Мне теперь бы только речкою бежать… Ни о чем не знать, не помнить, не страдать… Колыхаться в тальниковых берегах… И не думать о людских больных делах… Зеленеют томно-сонно тальники. Плещут рыбы по извилинам реки. И жужжат шмели, и жгутся овода… И бежит, бежит куда-то вдаль вода… Сахаджан, 1943

Земной покой

Стеклом зеленым движется река. Шуршит головками созревший гаольян. И сумерки, плывя издалека, Свежи и ароматны, как кальян. Затягиваясь ими глубоко, Я увожу с собой такие вечера. Дабы жилось когда-нибудь легко, Иметь нам нужно светлое вчера. Чем меньше на земле любимых душ, Тем мне пустыннее среди толпы людской. Лишь блики зелени, закатный руж И плеск воды дают земной покой. Земной покой — предел чего хочу, Раз я должна зачем-то жить да быть. Земной покой — пока не замолчу — Траву, закат и воду, чтобы плыть. Меергоу, 1943

Те года

Несколько лет я ходила за плугом, Несколько лет я полола грядки. Время летело тогда без оглядки — Даже зима не давала досуга. Дров запасала по двадцать сажен, — Чудных трескучих березовых дров, Сечку рубя для быка и коров, Лучшие вещи нося на продажу… До восемнадцати километров Шла по морозу давать уроки… И все равно бормотала строки Всех подходящих к моменту поэтов. Или свои запишу на дощечке, (Часто гвоздем на кусочке коры…) Мысли мои расстилали ковры Или неслись, как бурлящие речки… Помню ночные свои бормотанья… Длинные годы без слухов, без вести… Жизнь в опустевшем, покинутом месте… Яркость весны и красу увяданья… Цену узнала и дружбе, и лести, И одинокой прекрасной свободы… И не забыть мне те страшные годы — Стали они для меня всех чудесней. Тигровый Хутор, 1947

«Спасибо, Господи, что юмор мне отпущен…»

Спасибо, Господи, что юмор мне отпущен, Что есть на свете розовые стекла. Что хоть гадаю на «кофейной гуще», Но вера в счастье все же не поблекла. Что ночью еду я с промокшими

ногами На собственной арбе по хлипкой грязи. Но верю — ждут меня за дальними горами, И теплится огонь приветным глазом… Курю, пою тихонько, вспоминаю были — Под скрип колес и стон быка протяжный. Дай, Господи, чтоб чувства не остыли — Раз все событья мира здесь так маловажны… Тигровый Хутор, 1947

Сыну

И кажется, в мире, как прежде, есть страны, Куда не ступала людская нога…

Н. Гумилев

Фраза есть, точно вспышка зарницы: «Не ступала людская нога»… Верь мне, милый, нам это не снится — Мы с тобою нашли те луга. Стелют ландыши коврик ажурный, Так, что места не хватит следам, И поэтому уж не хожу я, А летаю, садясь тут и там. Здесь на соснах висят паутинки, Точно гномичьи гамачки. И нигде не найду я тропинки: Сплошь — «кукушкины башмачки»… — Мама! Эти пионы так густо Тоже брошены Божьей рукой? — — Милый! Богу неведома усталь! Создал Он красоту и покой… Здесь и ели, дубы и березы, Никаких нет тревог и обид… Кроме нас лишь фазаны да козы… И безлюдие нас не томит. — Ты запомни, что Рай существует: Он кусками разбросан в тайге. — Это там, где Природа колдует — От печали и зла вдалеке… Тигровый Хутор, 1947

Встреча с моим Робинзоном Крузо

Как пригоршни сверкающих червонцев, В сухой траве рассыпались цветы: Адонис-амурензис [7] — это солнце — Его осколки с синей высоты. Передо мною бурундук изящный По сваленной лесине пробежал, А на скале над хвойной дикой чащей Как изваяние застыл горал. Прозрачны реки, каменисты, быстры… В зеленый сумрак не проникнет зной. И тишину не нарушает выстрел. Лишь кедры хмуро шепчутся со мной. …………………………………. Брела одна, свободная, как ветер… И вдруг… в твое попала зимовьё… Так Океан Тайги расставил сети И принял нас во царствие свое. Сахаджан, 1949

7

Первые цветы на Дальнем Востоке.

Перелет (Азия-Европа)

Стремительно вращается пропеллер. Мелькают радужные диски. И облака, как страусовы перья Скользят под нами низко-низко. Но оторвавшись от земли Востока, Я плакала, как над могилой: Там дорогого бесконечно много И я его похоронила… Аресты… Исповеди… Скорби реки… Там тени прошлого ночами реют… Еще одна страна ушла навеки: Восток, Маньчжурия, Корея… Гонконг, 1953

Casa «San Giorgio»

Еженощно тянет щупальца из мрака И указывает вдаль перстом — У подножья генуэзского маяка Вновь построен эмигрантский дом. Цинерарии малиновые в клумбах Разметались звездами земли… А из порта, породившего Колумба, Беспрестанно отплывают корабли. И опять, как встарь, смешение языков — Эмигранты всевозможных стран: Ночью пляс арабов, греков — шумно дикий, Днем — отплытие за океан. Все бегут из переполненной Европы. Что их ждет в неведомой земле? Не узнаем: радость или снова ропот Вспыхнет на измученном челе? Ежедневно отплывают пароходы… Точно улей эмигрантский дом… А Святой Георгий на стене у входа Бьет дракона огненным мечом. Генуя, Италия, 1953