По странам рассеяния

Янковская Виктория Юрьевна

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ (Не вошедшие в издание 1976 года)

Японский вечер

В окно мое смотрятся горные вишни… В окно мое смотрятся пики хребтов… Вдали разбиваются волны чуть слышно В бетонные линии серых молов. Ты знаешь ли ветер душистый и теплый? Он в вечер японский скользит в городах, И сыплются звезды осколками стекол, И жутко, и странно мне в чуждых садах… Гитары японской кот о в отдаленьи Щемящий и с детства знакомый надрыв… Средь рам раздвижных и в сквозном углубленьи Слегка резонирует странный мотив. А

запах поджаренных свежих каштанов И возглас, понятный мне: «Кори-мам э », С далеких и ближних прошедших экранов Мгновения жизни сближают в уме…

Счастье

Из цикла «Японской кистью»

Подо мной долинные шири. Цвета неба веер в руках, А на нем нарисован ирис: Вверх и вниз четыре мазка; Он один, как и веер этот; Тень от бабочки села вдруг: Показался на шелке трепет? Или это от дрожи рук?.. «Жить хотите в веере, бабочка? Этот ирис я вам отдам — Неживой, не отцветет, не в вазочке… Вы же знаете: счастье — обман!» Тень от бабочки на неживом ирисе… Разве это не счастье само? Потому что счастье — вымысел. Сейсин, Корея

Побег

Ужасны вы, ненужные часы! Обычно, август, ты мне их бросаешь. И, путаясь в кустах среди росы, Я ласковые веточки кусаю. В такие дни бегу я не хребтом: Пересекая яростно отроги, Туман вдыхаю воспаленным ртом, О скалы расцарапываю ноги! Промокнуть и продрогнуть бы насквозь! Устать бы, наконец, до бессознанья! Побольше шрамов, ссадин и заноз, Побольше внешних острых задеваний… Заглохнет и затупится внутри То, для чего нет места в этом мире, И четкие корейские хребты Опять предстанут радостней и шире. Корея, 1932

Гуси

Это ночью пролетали гуси — Над уснувшим городом большой табун; Но от крика их всегда проснусь я, Точно в душу сна вонзается гарпун! Этот звук всегда одно и то же: Беспокойная тоска, стремленье вдаль… Весь инстинкт бродяжий растревожит, Сдернет память драпирующий вуаль. Вижу тающие озеринки, И протоки за шуршащим камышом, И ледок последний — паутинка — Исчезающий под утренним лучом. Распушились вдоль по речке вербы, И тальник набух и покраснел в ветвях, Задрожат охотничие нервы, Сердце, мысли — в пролетающих гусях. Пойнтер мой проснулся, поднял уши И, повизгивая, закусил губу… Милый, мы с тобой родные души — Бросим город весь за фанзу иль избу. Чтоб она у озера стояла, Где на зорях отдыхает дикий гусь, Где багульник расцветает в скалах, Где была нам незнакома эта грусть… Пойнтер милый, разве это мало? Синьцзин

Осенний перелет

Все в красочном осеннем оперенье, Как распустивший хвост фазан-петух, Крадусь с двустволкой вдоль озер в волненьи И, точно пойнтер, напрягаю слух. Слетают утки всплесками прибоя, «На юг! На юг!» — октябрьский их девиз. Ах, поменяться бы своей судьбою И с птичьего полета глянуть вниз! Нежданно — смерть от маленькой дробины, Зато в полете вечном жизни путь, И мир просматривать, как ленту кино, И где понравится — там отдохнуть. Осенняя утиная фиеста! И бесконечные простор и ширь!.. А мы — рабы друзей,

вещей и места, Нам узы эти — тяжелее гирь. И, наглядевшись, я стреляю в стаю… Опомнись. Не завидуй облакам! Мгновенно жизнь утиная простая Безвольно падает к моим ногам. И всплески судорожно будят воду… Луна за горизонтом жжет костер. Осенняя вечерняя природа Роняет оперенье вглубь озер.

Весной

Мы блуждаем весною втроем В зеленеющих парках столицы. Над весенним, но мутным ручьем Одуванчик цветет златолицый. И сирени, и яблони тут Непохожи на грустных невольниц — Так обильно, космато цветут… Мне за них не обидно, но больно. Две-три пагоды выгнули вдаль Темно-красные стильные крыши; Горизонт — перламутр и эмаль, Небо майское радостью дышит. И, как новая вольная мысль, Как контраст старины с современьем, — Самолет чертит гордую высь И в душе зарождает волненье. Синьцзин

Недавно

Недавно я видела южное небо И даже колосья пшеницы… Красивы прообразы нашего хлеба, Колосья, как стрелы-ресницы. А южное небо совсем не такое — И глубже оно, и звездистей. Но режут экспрессы пространство любое, Я снова в стране этой льдистой. Здесь реки не синие — реки в оковах. Под небом беснуются галки, Предвестники зим неприютно суровых… Мне лета минувшего жалко! Синьцзин

«Точно раковина, небо на закате…»

Точно раковина, небо на закате Отливает перламутром и багровым, И луна дневное бёленькое платье На глазах сменила золотым покровом. И в неверном этом переходном свете Почернели чайки и взвились, как листья, — Как сухие листья, что взметает ветер, Как мазки небрежной своенравной кисти. Я сама не знаю, как случилось это, Заволнилось море, стал прозрачен воздух… И — ушло опять незримо быстро лето, Как, срываясь в ночь, летят в пространство звезды… Корея

Харбинская весна

За белой мартовской метелью Пришла немедленно весна, В саду запахло талой прелью, Природа тянется со сна… Каток расплылся желтой кашей — И голуби снуют по ней: Урчат, блаженствуют и пляшут — Их шейки — радужней, синей. По-новому грохочут звонко Составы поездов вдали. А в воздух — золотой и тонкий, Исходит нежность от земли… Не служат ей помехой трубы, И копоть не мешает ей — Весна скользит в глаза и губы, Добрее делает людей!

«Проплыли, пролетели и проехали…»

Посвящаю своей поездке на Родину

Проплыли, пролетели и проехали Шестнадцать тысяч бесконечных миль — И Память укрепилась сразу вехами, Пробившими слежавшуюся пыль. В Железном Занавесе что-то лопнуло, Пахнуло в воздухе опять весной… В платочках женщины и сено копнами, Березки белые — пейзаж родной. Там ставят памятник на Дальней Родине Поляку Деду за его дела: Страна моя еще больна невзгодами, Но Русский флаг нежданно подняла. Спасибо Року — где-то есть радетели, Решившие ошибки исправлять. Спасибо им, что я была свидетелем И мне теперь спокойно умирать!