По Японии
Шрифт:
Сезонный дождь, полный яда и тлена,
Где льется, в каком уголке вселенной?
Только здесь, только в нашей стране востока!
На черный забор, черные черепицы,
На японский дом, что глядит темницей,
Льет он, и льет, и льет без просвета…[5]
Дождевые ливни и в особенности тайфуны и землетрясения — это столь национально-характерные для Японии явления, сколь Фудзияма — частица японских островов,
Июль — август — очень жаркие месяцы в Японии. Иностранцу первые дни, пока он не акклиматизируется, кажутся невыносимыми. Термометр показывает 30–40 градусов в тени при 80–82 процентах влажности. Воздух обжигающ и липок. В чистом, без единого облака небе неподвижно висит раскаленный солнечный диск. Веер, установки холодного кондиционированного воздуха и вода со льдом на каждом перекрестке — единственные союзники в тяжелой борьбе с климатом. Если вы по старой московской привычке быстрым шагом выйдете утром из дому и заспешите к автобусу, не более как через пять минут вам станет ясно, что московские темпы не годятся для Токио — горячий воздух приклеивает рубашки и платья к спинам, пот струйками течет по лбу, дышать становится трудно, а сердце трепещет где-то у горла. Основываясь на горьком опыте, мы вскоре выработали «теорию экономии движений», которую причислили к арсеналу активных средств борьбы с климатом. Однако даже это средство не всюду было одинаково действенным.
В первые дни после приезда мы ходили измученные духотой, оглушенные ревом и шумом несметного числа машин. Один из наших товарищей, самый живой и неутомимый, как-то особенно ловко обмахиваясь веером, с удивлением произносил: «У меня полное ощущение, что я в парилке хорошей русской бани. Стоило за семь верст киселя хлебать, затруднять персонал стольких авиакомпаний, чтобы попасть в… Сандуновские бани». Впрочем, не легче в такие дни и японцам. У многих из них на шее повязано маленькое полотенце — носового платка здесь не хватит, чтобы утирать потоки пота, струящиеся по лицу.
За все дни июля и начала августа не выпало ни одного дождя. Из года в год обычная для этого времени жара превращается в катастрофу для города. Люди больше пьют, больше моются, больше стирают, а воды становится все меньше — пересыхают водохранилища. Водохранилище Мураяма в западной части Токио, вмещающее обычно 185 миллионов тонн воды, высохло до такой степени, что в некоторых местах обнажилось дно. Водный голод упорно подступал к городу. Как всегда, первыми жертвами стали рабочие районы, во многих кварталах отключили воду, чтобы подать ее в центр, перестали работать водонагревательные колонки, нельзя стало мыться. Как-то попав в Нэрима (северная часть Токио), мы оказались свидетелями надолго запомнившейся картины. В конце узкой пыльной улицы у колонки стояла очередь. Старики и женщины под палящим солнцем часами качали воду в маленькие квадратные ведра. Струя воды то била, весело играя на солнце, то, сжавшись в тоненькую нить, исчезала совсем. Когда ведра отнимали, капли скатывались в пыль, мгновенно превращаясь в мохнатые шарики. Понурые собаки, сидевшие около колодца, с жадностью бросались и слизывали их…
Жажда… Жажда царила в этих убогих улочках, где домишки, сколоченные из досок, неказистые, тесно прижатые друг к другу, знали цену каждой капле воды.
А в центре, в богатых кварталах, в дорогих отелях воды было достаточно. И каждый из нас вспомнил, как, приходя вечером после работы, мы открывали краны в ванных. Одно движение — и вода, холодная, как российские ключи, горячая, как японское солнце, щедрая, добрая, лилась в наши руки и не было конца этому водопаду. А совсем рядом, в Нэрима, Сэтагая, Адати сотни тысяч человек выстраивались с ведрами у колонки. Контрасты капитализма вставали перед нами в живом беспощадном свете.
А солнце все палило и палило… С раннего утра оно лизало своим раскаленным языком поверхность рек и водоемов, десятки тонн воды улетучивались за день. Ни четыре огромных водохранилища, ни десятки резервуаров
В метро люди хмуро листали страницы газет — прогнозы были неутешительны. Мало надежд было и на многочисленные проекты, при помощи которых правительство предполагало выйти из тупика.
Один из них намечал создание огромного водохранилища в Мусаси (префектура Сайтама). Вода в него должна была поступать из реки Тонэ. Строителям предстояло создать канал длиной 76 километров, соединяющий русло реки со строящимся водохранилищем, и проложить 114-километровый водопровод, подающий воду из Мусаси в центр Токио. Общая стоимость работ оценивалась в 66 миллиардов иен. Завершить основную часть строительства предполагалось к 1967 году. Согласно второму проекту, к северу от Токио, в префектурах Гумма и Нагано, должна быть возведена гигантская 125-метровая плотина, которая создаст озеро, вмещающее до миллиарда кубометров, и это позволит обеспечить водой около трех миллионов жителей Токио. И, наконец, третий проект, дополняющий первые два, предусматривал использование четырех небольших озер у подножия горы Фудзи для снабжения района Токио — Иокогама.
На улице теперь можно было часто слышать разговор об этих проектах:
— Са-а, — с присвистом тянул пожилой японец, обращаясь к своему собеседнику, — хорошо читать столь оптимистичные прогнозы, но как вы думаете, Ямада-сан, если бы к этим прогнозам да еще хороший дождь! Содэс ка? (Не так ли?)
— Хай, со дэс (Так, так, вы правы), — кивал собеседник, и оба вскидывали головы к безмятежному ясному небу.
Только мы не ждали ни дождя, ни падения температуры. Мы были твердо убеждены, что раскаленнее солнце на безоблачном небе — неизменно для Японии. «Иначе не бывает, не было бы хуже», — мы даже способны были шутить. Но, оказалось, бывает иначе.
Август перевалил на вторую половину, когда однажды днем мы услышали за стеной не то шум, не то гул. В помещении потемнело. За распахнутой дверью возникла ощутимо плотная стеклянная стена, свитая из многочисленных струй воды.
Это было не похоже ни на один из дождей, которые нам приходилось видеть в своей жизни. Тонны воды низвергались с неба. Словно рухнула гигантская плотина, и тяжелая стеклянная лавина хлынула на землю. Самым странным казалась ее неиссякаемость и равномерность. Не усиливаясь, не затихая, с ровным глухим шумом, с каким обычно идет поток тяжеловесного зерна в элеваторе, струи падали под одним и тем же углом, и били, били, били с одинаковой силой по стенам серых «билдингов», по низким кривым соснам, по двухэтажным деревянным домишкам. На улицах не было людей. Казалось, не успеешь спрятаться — не только в одну секунду промочит до нитки, но и прибьет, прямо-таки пришлепнет, придавит к асфальту. По мостовой, сшибаясь и закручиваясь воронками, мчались грязные потоки. Канализационные стоки не успевали поглощать воду — в некоторых местах во всю ширину улицы разливалось мутное «море» глубиной до полуметра. Запоздавшие машины не шли, а плыли среди стремительных водоворотов, урча и отфыркиваясь.
Минутная стрелка перешагнула двадцатую ступеньку, а сила ливня все не убывала. Светлое это половодье, как никогда, было нужно серому, прокопченному городу, где трубы безнаказанно бросают хлопья сажи на зеленые листья, на крыши и легкие. Оно необходимо было не только для удовлетворения жажды, но и для того, чтобы смыть всю гарь и копоть, тоннами осевшую на трудовом лике столицы, вымыть и выполоскать все поры этого человеческого муравейника. Недаром японские газеты, глубоко уважающие статистику, сообщали, что на один квадратный километр города ежегодно выпадает до 20 тонн гари. Глядя на кружившие у канализационных стоков густо-черные потоки, в которые превращались струи, падающие с неба, можно было думать, что это вполне вероятно.