По законам Преисподней
Шрифт:
Я позвонил еще раз; никто не ответил.
– Неплохо бы осмотреть комнату ворма, – пробормотал я. – Может там мы найдем ответ, кто его убил.
Франсуаз взглянула на часы.
– Вряд ли; все важное уже забрали гвардейцы Заката, а остальное сожгли. В Преисподней не любят смерти, и того, что с ней связано.
– Тогда поболтаем с челядью; слуги всегда знают больше своих хозяев.
Раздался цокот копыт, и рядом с нами остановилась коляска, запряженная смирным, упитанным осьминогом. На облучке сидела толстая ратлинга, с большой пузатой корзиной.
Тяжело
Соломенная шляпка прикрывала седые волосы, шесть юбок энергично мели по гранитным плитам. Платье ее, синее в веселый горошек, было из гоблинского шелка; не чета, конечно, сильфидскому, – но только в богатых домах служанки носят такое.
За спиной, словно крылья, распахивался белоснежный бант, а на поясе висел маленький колокольчик, с гербом Подгорного народа; позвонишь в такой, и появится гном-подручник, – раковину прочистит, проводку наладит, примет роды у лошади.
Правда, при этом убьет всех в доме, чьи имена начинаются с буквы «Т», так что имейте в виду.
– А что это вы здесь делаете? – не очень приветливо спросила ратлинга.
Потом пригляделась и воскликнула:
– Ой, да это никак Френки Дюпон, проказница и шалунья, что с молодым барином в гоблинские походы играла! Я помню, как вы со своим кузеном юному Лодди чуть правый глаз не выбили; хорошее было время…
Трудно было понять, что она имела в виду.
Или жалеет, что барин так и не обрел черную повязку через лицо, или спрашивает себя, – отчего Франческа и Джоуи еще не болтаются где-нибудь на дубовой ветке, где им, вне всякого сомнения, место.
Но сразу было заметно, что ратлинга не прочь поболтать. Она поставила тяжелую корзину на землю, уперла руки в бока, поправила шляпку и уставилась на меня.
– А вот тебя я не узнаю; и Френки помню, и Саламандра, и Джоуи, а тебя нет.
Я наколдовал себе цилиндр на голове, церемонно снял его и раскланялся.
– Я ченселлор, из края Трилистника.
– Оченно приятно, – сказала ратлинга, и пододвинула корзину к себе поближе. – Со всей суетой-то этой, пришлось мне сегодня самой на базар идти. За специями; я, может, сама и не повариха, но готовить умею, не в пример кухарке-то нашей, тьфу!
Она в сердцах сплюнула, и я едва успел отскочить.
– Вот что не дадут ей, все мелко-мелко на кусочки порубит, протушит на майонезе, и получится тюря; а потом даже не разбереси, че она там поклала – мясо, бурак, картошку, вкус завсегда один.
Ее черный носик подпрыгнул, словно расчертил под этими словами восклицательный знак.
– А вот по части специй, тута мне равных нет.
Объемистая корзина подрагивала, и начала медленно приподниматься над садовой дорожкой.
Это значило, что семена мандрагоры успели пустить пыльцу, и теперь превращались там в замыслы сентиментальных романов; потом они осядут каплями «Орко-колы», и пропитают все остальные специи, – подчеркивая их вкус и колдовские свойства.
Ратлинга поставила лапу на корзину, чтоб та не улетела.
– Обычна мне помогает
Большая, не по размеру шляпа с оборками немного съехала на затылок, и весь вид у ратлинги был весьма забавный.
– Вот я и говорю, – продолжала она, не дав мне ответить, – все чяловеки разные. И то, возьмите вы арястократов; это одно. А есть люди богатые, но не арястократы. Это совсем другое. И мы – титул’ов не имеем, но имя доброе бяряжем...
Здесь арифметика нанесла ей подлый удар.
Ратлинга спотыкнулась, и стала загибать пальцы.
– Раз… Два… Это три уже. Боялась, что со счета собьюсь, – пояснила служанка. – И все свое место знают, и ведут себя, как полагается. Но есть такие, кого я тярпеть не могу.
Она важно покачала головой.
– Умники. Нельзя об умерших плохо, но вы наверняка поняли, о ком я говорю. Маменька моя так всегда говорила: ежели Нидгаард создал тебя с трещинкой, так прими ее, и живи по закону Божьему. Вот, к примеру, я полная…
Ратлинга хлопнула себя по мясистым ляжкам.
– Дык не иду же я в сяльфидский балет плясать. А этот ворм… Мало того что в приличном доме ворму не место, так еще и смотрел свысока всегда, словно герцог какой. И вежливый! Как проходит мимо – раскланяется, а сам стеночке-то, стеночке-то теснится, словно с мяня грязевые плюхи летят.
Платье у нее было новым, чистеньким, – и судя по всему, на нем никогда не было ни пятнышка.
– Да видел-то плохо, – продолжала ратлинга. – И очков не носил, кроме как за работой. И вечно меня с кухаркой-то путал; завидит, спрашивает – Гульдхен, что ты нам на обед сготовишь? Так я уж давно и возражать перестала; скажу «тюрю», а он и доволен. Очень это дело любил.
– У Грегори были друзья? – спросил я. – Может, девушка?
– Не было у него никого! – отмахнулась ратлинга. – Жил один, как перст. Токо и знал, с утра в кабынет подымется, та пером своим скряпит и скряпит. Ну врать не буду, работал он хорошо, баре им завсегда довольны бывали.
Она взмахнула хвостом, в сторону коттеджа.
– А как закончит, заполночь, сразу к себе вертался, в город почти не выходил. Марфа, служанка наша, домик его напоследок оставляла обычно; если где и накидано, намусорено, убиральни много, – так только не у Грегори; все в порядке держал, настоящий был…
Ратлинга задумалась.
– Как это барин старый говорят… А, пердант.
– А где сейчас господа? – спросила Франсуаз.
– Ой, и не спрашивайте! Молодой барин-то в сити; оне всегда трудятся. Средний хозяин уехали; работы так особой у них нет, так Стенька его в имение повез, земли какие-то там осматривать.
– А Пралорд?
– Ой, знаете, – отвечала ратлинга. – Чой-то я заболталась с вами. А мне ж ишшо ковры выбивать, и бочки все перебрать с соленьями; да Кларинья, небось, опять байдички сбивает, вместо того чтоб работать, иих!