Победителю достанется все
Шрифт:
Пожалуй, Урбан верно все оценил. Главное — выждать. Улучить подходящий момент, тот кратчайший, едва уловимый миг, когда противник раскроется, — точным ударом любого уложить можно. Спокойно, думал он. Только не терять головы. Я и так слишком далеко зашел. Не надо торопить события. Первым делом я потребую самой тщательной проверки всей документации. Это надо Лотару поручить. Мы все вверх дном перевернем, каждый уголок обшарим. Любую мелочь, как рентгеном, просветим — нет ли где затемнений. Может, позвонить ему сейчас же, посоветоваться и предупредить, чтобы в случае чего сразу приезжал? Может... Нет, надо успокоиться, лучше пока ни о чем таком не думать. Но помечтать-то можно… Руководство фабрикой он передоверит заместителю, а сам по меньшей мере три недели из четырех будет жить
Ну а потом? Что значит «потом»? До этого еще далеко. Нельзя уноситься в заоблачные выси, у него должна быть ясная голова, чтобы правильно все решить. Правильно? А что значит «правильно»? Правильно для меня, уточнил он. Для меня правильно.
Он купит себе здесь, в Мюнхене, шикарную квартиру в старом доме. Его будет навещать Дорис или Катрин, а может, и та и другая. У него будут деньги, и он наконец-то ощутит, что такое свобода. Деньги — это синоним слова «жизнь», вернее, это сама радость жизни, ведь почти все, к чему устремлены людские желания, помыслы и страсти, можно купить. Либо получить в качестве бесплатного приложения к вещам, которые покупаешь: например, свободу и праздность и все неисчислимые возможности, все необъятные перспективы, которые даруются человеку вместе со свободой и праздностью; а еще власть, и преклонение других, и, вполне вероятно, любовь, если, конечно, в ней вообще будет нужда при таком-то счастье. Ведь счастье — это пьянящее чувство восторга, когда кидаешься в пучину жизни, смело ныряешь в глубины, зная, что тебя вынесет наверх, на гребень новой волны, зная, что не утонешь, что непобедим. Да, и чем больше у тебя денег, тем больше простора под этим небом, тем больше у тебя места в этом мире. Хочешь — живи в вилле с огромным парком, хочешь — ютись в жалкой лачуге. Можно позволить себе и пожить бедняком, если ты богат. Да, только так, отбросив кисленькую мораль и сантименты, надо смотреть на вещи. Ибо победителю достается все, а побежденному — ничего, и только ради этого стоит жить, ловя миг удачи.
Что же он сделает в первую очередь, когда у него будут деньги? Какие желания исполнит? Сперва... ох, сколько всего! Просто голова кругом идет. Ведь вообразить можно только самую малость. Грезы так расплывчаты, словно там, в мечтах, ты почти слеп.
Видно, он и вправду грезил наяву. Иначе с чего бы вдруг ему показалось, что телефон, затрезвонивший на столе, — предмет совсем из другого мира, куда он, беря трубку, не сразу сумел вернуться.
— К вам господин Урбан и господин Кирхмайр, — доложил портье.
— Спасибо. Сейчас спущусь.
Он надел пиджак, ощупал карманы, проверяя, на месте ли сигареты и зажигалка, и мельком взглянул на себя в зеркало. Волосы слегка растрепались, он наспех причесался и сунул расческу в карман. Голова была ясная, он чувствовал себя спокойно и легко. Готов к любым злодеяниям, сказала бы Катрин. Ну что ж, думал он, что ж…
Какими безобидными, какими жалкими и смешными посредственностями показались ему эти двое, ждавшие внизу, пока он спускался по лестнице.
На такси, что дожидалось у подъезда, они проехали три квартала до ресторана, который, по уверениям Урбана, славился своей французской кухней. Внутри, как в пещере, царил полумрак, на столиках, покрытых красным скатертями, тускло горели электрические свечи — словом, Фогтман ждал совсем другого. Он предпочел бы широкий стол, белую скатерть, много света. Здесь же все было приспособлено для укромных свиданий, но отнюдь не для деловых переговоров, когда необходимо хорошо видеть лицо собеседника и требуется чувство известной дистанции. Еда — на закуску артишоки, потом баранина по-провански, — на его вкус, тоже была самая обыкновенная. Правда,
Он твердо решил не заговаривать о деле первым и ждал, что скажет Урбан. Тот, однако, прикинулся страстным гурманом, большим любителем красного вина и никуда не торопился. Прежде чем выпить, он аккуратно отирал губы салфеткой, потом поощрительно поднимал бокал, приглашая Фогтмана присоединиться. В тусклом блике электрической свечи лицо его слегка лоснилось, и когда он обнажал в улыбке свои крупные резцы, в нем проглядывало выражение какого-то первобытного буйства, что, видимо, объяснялось просто физиономической причудой и никак не было связано с его настроением. Подозвав официанта и заказав новую бутылку вина, он принялся рассказывать о своем прошлогоднем отпуске в Провансе, нахваливая густые, терпкие, пурпурные вина ронской долины, потом, как истинный знаток французской лозы, перешел к бургундскому.
Зачем он все это говорит! К чему ломает комедию? Обстоятельное совещание с официантом, придирчивое разглядывание этикетки — для кого, черт возьми, вся эта дешевка, вся эта почти неприкрытая показуха, которая раздражала Фогтмана, подстегивая его нетерпение ничуть не меньше, чем льстивый голос Кирхмайра, ловко вплетавшийся в беседу. Как и утром, он не мог определить, существует ли между ними тайный сговор или каждый преследует свою цель и только соображения субординации соединили их в столь слаженный тандем. Утром Урбан предоставил слово Кирхмайру, теперь, за ужином, вел разговор сам. На правах хозяина застолья, шефа, наконец, просто старшего он во всем блеске показывал себя, свой стиль жизни и, ожидая заслуженного уважения, перелистывал каталог своих впечатлений: римский театр в Оранже, мост Пон-дю-Гар, рынок в Ниме с его роскошными зеленными и рыбными рядами...
— Вам непременно надо туда съездить, — советовал он Кирхмайру, — но по возможности не раньше сентября, когда поток туристов схлынет. Только тогда и можно по достоинству оценить этот край. В эту пору он снова обретает свою первозданность.
Обращаясь к Кирхмайру, Урбан как бы снисходительно преодолевал дистанцию между собой и подчиненным, тем самым лишний раз давая Фогтману, своему гостю и деловому партнеру, эту дистанцию почувствовать. С другой стороны, у Фогтмана сложилось впечатление, что Кирхмайр всячески подлаживается к Урбану, хотя наверняка с не меньшим, чем он, Фогтман, нетерпением ждет, когда же наконец они перейдут к делу. Он пристально взглянул на Кирхмайра, и ему почудилось, что в глазах у того на миг вспыхнула хитринка сообщничества. «Все идет хорошо, — казалось, говорил ему этот взгляд, — рыбка уже на крючке». Но он не подал виду, что понимает этот намек.
Наконец, уже за кофе, Урбан велел принести сигареты, выбрал одну — Фогтман с Кирхмайром отказались — и, смачно попыхивая, сквозь тягучие клубы сизого дыма спросил:
— Так что же вы решили, господин Фогтман?
Он ответил без околичностей:
— Я вынужден настаивать на получении денег.
Урбан кивнул, долго изучал огонек своей сигары, потом поднял глаза. Он не должен почувствовать мою неприязнь, мелькнуло у Фогтмана. Слишком уж высокого он мнения о своей персоне. С тем большим удовольствием он собьет с него эту спесь, дайте только срок...
Неужели сам Урбан этого не понимает? На что он рассчитывает? Ладно Кирхмайр,. но уж он-то должен сообразить, что от смены владельца ровным счетом ничего не выгадает. Или дела и впрямь так плохи, что, боясь потерять все, Урбан вынужден ухватиться за подброшенную Кирхмайром соломинку, лишь бы спасти себя и фирму. Или по крайней мере попытаться спасти…
— Вы должны меня понять, господин Урбан, — продолжил он. — Я не на шутку встревожен. Я нисколько не сомневаюсь ни в ваших деловых качествах, ни в способностях господина Кирхмайра. Я вижу: у фирмы превосходные рыночные позиции, неуклонно растущий оборот. Все это и побудило меня в свое время к столь активному сотрудничеству. Тем больше пугает меня неплатежеспособность. Я просто не понимаю, как могли возникнуть такие осложнения.