Победителю достанется все
Шрифт:
Патберг вел себя так, будто крайне неохотно выполняет чье-то поручение. Значит, был кто-то еще, кто его к этому вынудил, кто-то, кому очень хотелось, чтобы он, Фогтман, пришел на вечеринку, но сказать ему об этом напрямик не решался. И тут его осенило: этим «кем-то» могла быть только Элизабет Патберг.
Эта женщина, чьи шаги замедлялись при встрече с ним, пыталась скрыть то, что выдавал даже разочарованный цокот ее каблучков, когда он проходил мимо, она надеялась, что он остановится, заговорит с ней, она о нем думала. Видимо, Патберг это почувствовал. Возможно, она была слишком настойчива, когда уговаривала отца его пригласить, возможно, он пробовал возражать, а она чересчур пылко отметала все его доводы, чем вконец разозлила старика. Он ведь привык оберегать от посягательств
Знал бы он, как мало она меня интересует, размышлял Фогтман. Но любопытно убедиться, насколько я прав. Главное — его пригласили, не важно, каким тоном. И он воспользуется приглашением.
Еще на подходе к вилле он услышал праздничный шум. Окна первого этажа ярко сияли, двор и прилегающая часть улицы были сплошь заставлены машинами. Он обогнул дом, и в глаза ему первым делом бросились пестрые бумажные фонарики, развешанные на деревьях парка, — их разрисованные лунные рожицы с умильной улыбкой взирали на происходящее. Лужайка перед террасой была освещена лучами прожекторов, и на самой террасе уже начались танцы. В зимнем саду и в комнатах нижнего этажа тоже толпились люди. Гостей было больше сотни. Что же, тем проще — можно потолкаться немного, а потом встать в сторонке и понаблюдать, никому не мозоля глаза. При этой мысли у него сразу возникло чувство, что он попал в фильм, сюжет и действующие лица которого ему неизвестны, да и собственная роль совсем неясна. Создавали эту атмосферу главным образом девушки и молоденькие женщины — в своих широких расклешенных юбках и таких же платьях с туго перетянутой талией они танцевали на террасе или, сбившись перед домом стайками, о чем-то болтали, и вся их нарочитая веселость, равно как и стандартная миловидность, казалось, подсмотрены у кинозвезд. Только Элизабет, которую он тем временем углядел среди танцующих, выделялась на этом фоне, хотя вовсе не потому, что была привлекательней остальных. Но держалась она иначе — смелее, раскованней, было что-то от фурии в ее экстатических движениях, словно она предводительница и жрица всего торжества и зримый исток его энергии. Когда партнер, грациозно вскинув руку, обводил Элизабет вокруг себя, она помахивала свободной рукой в воздухе или, выставив локоток, упирала ее в бедро, как танцовщица фламенко, и проходилась дробным шажком, пристукивая высокими каблуками. Все это выглядело несколько неестественно и натужно — Фогтман почувствовал, как на губах у него стынет неприязненная, ироническая усмешка.
Он хотел было отойти, но танец кончился, и Элизабет направилась к нему вместе со своим кавалером, слегка взмокшим блондином в очках, которого он посчитал юристом или школьным учителем.
— Ах, вот и вы! А я уж думала, вы не придете. Надеюсь, вам у нас нравится?
— Конечно, — ответил он. — Не беспокойтесь, я не скучаю.
— Но вы не уйдете, не станцевав со мной, — бросила она на ходу, увлекая за собой спутника и не дожидаясь ответа. Почему-то ей срочно понадобилось подойти к проигрывателю, и она шумно вторглась в стайку собравшихся там гостей. Чтобы избежать новой встречи с нею, Фогтман через зимний сад прошел в дом. Не торопясь бродил он по комнатам, разглядывая богатую деревянную отделку стен, лепные потолки, паркетные полы, тяжелую дубовую мебель начала века, старые кожаные кресла, ковры и охотничьи трофеи на стенах. Все это было унаследованное богатство, фундамент, на котором даже такому робкому и непоследовательному человеку, как Патберг, нетрудно жить припеваючи.
Он стоял в буфетной, накладывая себе на тарелку салат и ростбиф, когда услышал за спиной голос Патберга:
— Значит, все-таки выбрались?
Фогтман аккуратно положил ложку в салатницу.
— Да, как видите, — ответил он, неспешно отходя от стола и вынуждая Патберга следовать за собой. — Неделю-другую назад я как-то ночью обошел всю вашу усадьбу, — вдруг сказал он. — Даже на стену вскарабкался, чтобы как следует все разглядеть. Вымазался, между прочим, изрядно.
— Но почему, собственно? — опешил Патберг.
— Да потому, что стена у вас мохом
— Да нет, я о другом: почему вы это сделали? Зачем было лезть на стену?
— Просто хотелось взглянуть, как вы живете. Откуда мне было знать, что вы меня пригласите.
И он снова принялся за еду, наслаждаясь замешательством Патберга. Тот зашевелил губами, словно что-то жуя, — верный признак волнения.
— Ну хорошо. Теперь вы все видели. Что тут может быть интересного?
— О, не скажите. Теперь я гораздо лучше понимаю вас. И на вашем месте построил бы стену вдвое выше, чтобы всякие темные личности вроде меня не лазали по ночам куда не надо.
— Я подумаю, — отозвался Патберг. Ему явно было не по себе. — Вам стоило только намекнуть. Я бы с удовольствием показал вам дом.
— Посмотрели бы вы, как я живу. — И Фогтман начал рассказывать о Фрайбурге, о своем почти неотапливаемом чуланчике, под самой крышей, забитом рухлядью и хламом. Патберг едва заметно кивнул, но ничего не ответил. К ним подошла молоденькая девушка. Патберг представил ее — это была Ютта, его младшая дочь.
— Привет, — кивнула та. — Я вас где-то видела. А где Рудольф? — спросила она у отца. — Он собирался помочь мне разнести вино.
— Да вон он сидит. — Патберг кивнул на соседнюю комнату и снова повернулся к Фогтману: — Моего сына Рудольфа вы, конечно, знаете?
— Да, мы знакомы.
Рудольфа Патберга ему случалось видеть и во дворе, и на складе, это был рослый неуклюжий малый, который толкался среди работяг, то переругиваясь с ними, то перебрасываясь шутками.
— А старшую, Элизабет, так сказать, виновницу торжества?
— Да, мы только что поздоровались.
— Ну, тогда вы здесь не пропадете, — бросил Патберг, оборачиваясь к другим гостям, которые появились из буфетной.
Фогтман вышел разъяренный, презирая и ненавидя самого себя. С чего это ему вздумалось рассказывать Патбергу, как он взбирался на стену? А теперь его поставили на место, и он жаждал отмщения, но не знал, как и кому отомстить.
Спокойно, думал он, спокойно. Патберг слишком глуп, чтобы понять всю унизительность этой сцены. Ему просто было неловко — вот и все.
Он протиснулся между танцующими и, найдя внизу, сбоку от лестницы, складной стул, расставил его и придвинул к стене. Потом сел и закурил сигарету. Прямо над ним был установлен прожектор, направленный на лужайку, и оттуда со всех сторон навстречу своей погибели слетались мотыльки. Глядя на серебристые промельки их мягких крыльев, прорезающие столб света серыми росчерками тени, он вдруг представил себе, какая начнется паника, если взять и отключить электричество. Вмиг все погрузится в кромешную тьму. Погаснут улыбчивые лунные рожицы в кронах деревьев, с утробным завыванием смолкнет танцевальная музыка. Мотыльки, вырвавшись из своего слепящего плена, разлетятся кто куда, и только древесные угли, догорающие в жаровне на дальнем конце лужайки, останутся единственным багровым пятном в сплошной стене мрака.
Разве эта сцена — не закономерное завершение фильма, который здесь снимается, разве не просится сюда эта внезапная, зловещая смена декораций, взволнованно-испуганные крики, суетливая беготня, вспышки спичек и зажигалок, а за всем этим — некий нераспознанный преступник, как знать, может, и он сам, затеявший нечто неслыханное?
От одной из групп, собравшихся у жаровни, отделилась Элизабет и направилась прямо к нему.
— А я уж думала, вы решили улизнуть, не станцевав со мной, — сказала она с тихим укором.
— Ну как же, мы ведь договорились, — возразил он. — Только вот танцую я не особенно...
— Ничего. Как-нибудь справимся.
Молча, стараясь не выказать волнения, они пошли к террасе. Танец как раз кончился, и она сквозь толпу гостей метнулась к проигрывателю.
— Пусти-ка, — бросила она девушке, которая рылась в пластинках, и спросила его, какой танец он предпочитает — быстрый или медленный.
— Лучше медленный, — ответил он.
Она искала довольно долго и выбрала медленный вальс. При первых тактах она застыла перед ним с выжидательной улыбкой. Он обнял ее за талию и сразу ощутил, насколько вся она взвинчена и напугана; им не сразу удалось уловить нужный ритм.