Победивший платит
Шрифт:
– Наоборот, - глядя в зеленые от злости глаза, говорю я.
– Пока вина Эрика не будет доказана определенно и несомненно, он остается под моей защитой.
Кинти нашаривает ногой узкие бальные туфли, обувается, встает, подходит к зеркалу поправить прическу. Потом оборачивается, чуть кривит уголок рта.
– Он под твоей защитой. А мы?
Такого я не ожидал.
– Кинти, я о чем и о ком сейчас беспокоюсь, черт подери?!
– вспыхнув, почти кричу я.
– Не смей говорить, что только о его жизни и свободе.
– Я беспокоюсь о семье, - сухо замечает супруга, явно раздраженная моей вспышкой, - Иметь в клане осужденного преступника - безусловно, позорно, но оставить преступление без воздаяния - страшней. Говоришь, что он невиновен? Пусть найдет хоть что-то, что перевесит доказательства его вины. Что-то, - она коротко усмехается, - кроме защиты влюбленного в него мужчины.
– Против Эрика нет ни одного серьезного доказательства, если не брать во внимание мечты Лероя о том, чтобы виноват оказался именно он, - роняю я.
– Лица нападавшего мой сын не видел, зато всерьез собирается свести счеты с ненавистным родственником. По-твоему, это нормально?
Я перевожу дух и добавляю уже спокойнее.
– Остальные так называемые улики яйца выеденного не стоят. Полиция и не намерена искать настоящего преступника, поэтому я буду искать его сам.
Кинти качает головой, выслушав меня. Лицо у нее бледное, напряженное и расстроенное.
– Ты для всех нашел обвинения, муж? Для всех, кто не хочет выгораживать твоего... барраярца?
– перед "барраярцем" крошечная пауза: то ли подбирается подходящее слово, то ли набирается для возмущенного выдоха воздух.
– Полиция ленива, я не умею мыслить здраво, а Лерой тебе лжет... У тебя хватило бессердечия упрекать мальчика, когда он чудом спасся?
Я подхожу и обнимаю утонченную статуэтку горя, в которую превратилась моя жена.
– Не сердись на меня, - прошу.
– Я должен быть рассудочен, а уж когда речь идет о том, что кто-то из моих любимых людей может оказаться убийцей, а кто-то - беспомощным перед тьмой в себе человеком - должен быть осторожен и рассудителен вдвойне.
– Любимых людей? Как ты можешь так ставить родного сына наравне с пришлым варваром?
– В голосе жены слышится изумление и отчаяние.
– Свою кровь, свое воспитание, свое будущее - и... этого? Неужели наша семья прославится тем, что ты поссорился с сыном и наследником, - она умолкает, мучительно отыскивая слова, - из-за юноши для постельных утех? Любовники приходят и исчезают, но семья остается.
– Он мой деверь, - что-то в этом разговоре есть от фехтования.
– Даже если мы расстанемся, он - член семьи, о которой ты и я так беспокоимся.
Эмоции подождут; я не могу себе позволить сейчас удариться в горестные размышления о превратностях судьбы и непонимании ближних.
– Тебе никто не запрещает свидетельствовать в его пользу на суде, - заявляет Кинти, - но прятать его от ареста в своей спальне... или где он сейчас?
А вот это уже не фехтование - это оплеуха. И я готов скрежетать зубами, несмотря на все
– Этот спор бесполезен, - отрезаю.
– Подождем с обвинениями хотя бы до того, как прояснятся нестыковки официальной версии. А пока отдыхай, дражайшая. Я сделаю, что должно.
Царящий снаружи день пасмурен и тем соответствует настроению. Как моя семья, оплот и поддержка, может в один день так разойтись по швам? Самое смешное, что по большому счету вера нашла на веру, как коса на камень. От Лероя этого можно было ожидать - молодость, все же, глупое время; но Кинти? Я должен быть в ужасе от того, насколько единым фронтом они выступили, но у меня нет времени ужасаться.
Как и сил надеяться на то, что сломанное сегодня доверие когда-либо срастется.
Глава 24. Эрик.
Ночь едва успевает превратиться в серое утро, еще не решившее толком, пасмурное оно или солнечное, как нас будит жужжание комма. Поспать мы успели - что касается меня, тяжелым сном, просыпаясь поминутно, и вряд ли Иллуми было лучше. Тошнотворное ощущение падения и, самое поганое, не знаешь, что на дне пропасти - пуховая перина или заостренные колья.
Я чувствую, как держащие меня руки размыкаются и Иллуми встает с постели, но не открываю глаз. И слышу сквозь дрему: адвокат. Приедет прямо сейчас. Поэтому скорый подъем, душ, кофе... Несколько капель стимулятора в чашку - "безвредно", говорит Иллуми, и я не спорю. Нет времени даже остановиться и подумать - потому что, чтобы думать, нужно иметь хоть какую-то исходную информацию. Сейчас мы ее получим.
Иллуми приветствует стряпчего вежливо и чуть нетерпеливо. Даже извиняется за то, что поднял в такую рань - но:
– ... увы, мэтр Деррес, беды не выбирают времени. Чудовищное стечение обстоятельств, покушение на моего ребенка и лень полицейских, не желающих делать свою работу как должно.
Он излагает вкратце суть дела - включая и резюме тех разговоров с полицией, которые я до того не слышал, - и заканчивает фразой:
– Происхождение моего деверя автоматически рассматривается как повод объявить его основным подозреваемым и разойтись по домам. Что меня не устраивает. Я желаю правильного ведения дела и обоснованного беспристрастного приговора, кому бы он ни был вынесен. Надеюсь, слуги порядка не столь беспечны, чтобы, сразу получив барраярца в качестве сладкой добычи, всю остальную отпустить, не заметив?
– Полицейские уже допрашивают слуг дома, и дело это долгое, - сообщает Деррес со злорадством человека, которому самому не удалось выспаться и он доволен, что другим повезло не больше.
– Пока ничего сенсационного не обнаружено, или это умело от меня скрывают.
Он разворачивает документы на своем портативном органайзере - маленькое техническое чудо вместо старомодной папки с бумагами.
– Я бы хотел прояснить для себя статус господина Форберга, раз уж он оказался в центре этого дела.