Побег из волчьей пасти
Шрифт:
Я припомнил свою эпопею с излечением после удара марсельской бритвой. Мог предложить несколько советов. И даже из прежней жизни кое-что могло бы пригодиться.
— Нам нужна водка или спирт!
Эдмонд посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Ну, же! Вспомни, как мне на рану лил водку одесский докторишка! А еще он протирал ею свои инструменты, чтобы не занести заразу! И сразу не штопал. Оставлял до утра, чтобы вышла грязь.
— Боюсь, никто нас не поймет, если мы перенесем лечение на следующий день. Тут народ горячий — привык все делать стремительно!
— Тогда не трать время на сложные случаи! Нужна сортировка.
Я попросил Натана объяснить Джанхоту нашу потребность. Черкес молча кивнул, свистнул своим товарищам и умчался вниз в гущу битвы.
— Куда это он? — спросил я нашего переводчика.
— Поскакал раздобыть водку у казаков! У них в седельных сумках этого добра навалом.
Я в ужасе бросился к краю обрыва, чтобы рассмотреть, чем закончится моя необдуманная просьба.
Отряд Молчуна быстро достиг казаков. Зазвучали выстрелы из ружей и пистолетов. Все снова скрылось в пороховом дыму. Когда он немного развеялся, моим глазам предстала страшная картина: груда конских тел валялась на земле. Какой-то казак отползал в сторону от мечущихся лошадей, держась за окровавленный живот. Его товарищ, потеряв свою лошадь, отбивался шашкой от черкеса, который, склоняясь то с одной, то с другой стороны своего коня, пытался достать противника.
Джанхот вскочил ногами на седло своего мерина и прыгнул на всадника с красными погонами. Сбросив его на землю. Сунув руку в седельную сумку и обнаружив искомое, он снова свистнул. Группа черкесов мигом поворотила коней и помчалась в нашем направлении. Несколько тел лежали поперек седел, удерживаемые рукой наездника. Конь Джанхота поскакал следом, припадая на заднюю ногу. В его крупе торчала случайная стрела.
— Черкесы не оставляют ни раненых, ни трупы на поле боя. Сделать по-иному — это позор, — снова прокомментировал Натан стремительное отступление группы Молчуна.
Из ущелья повалила огромная отара овец и прочего рогатого скота. Солдаты строились в колонны по бокам. Казаки оттянулись к основному отряду. Артиллеристы разворачивали легкие пушки в расчете перекрыть узкое дефиле с правого фланга. Оттуда непрерывно стреляли черкесы, но больше доставалось беззащитным баранам. Их жалобное блеяние перекрыло грохот ружейных выстрелов.
Одновременно с возвращением отряда Молчуна в импровизированный лазарет потек ручеек раненых. Сам натухаец был основательно забрызган кровью. Она же стекала из рассеченной брови по его щеке по старому шраму. Он протянул мне кожаный бурдюк. Я догадался, что там не вода.
— Коста! Натан! Нам нужно много воды! — закричал Спенсер, будто подслушав мои мысли.
Он перебегал от одного раненного к другому. Их притаскивали на пропитанных кровью бурках или на плечах. Один уже лежал на козлах и громко стонал. Черкеска на плече была разрублена. Из открытой раны выглядывала кость.
Я открыл бурдюк и приложился. Мерзкое вонючее пойло, отдающее зерном! Но в медицинских целях сгодится. Плеснул пострадавшему на рану. Он закричал, закатывая глаза.
Несколько добровольных помощников, не дожидаясь осмотра Спенсера, принялись бинтовать товарищей разодранными рубахами, стаскивая с них разрубленные кольчуги, или затыкать дырки от пуль комками ошпаренной смолы. Пациенты стоически терпели, стараясь изо всех сил не издать ни звука. Лишь выкатывали глаза от внутреннего напряжения. Некоторые курили трубки.
Откуда-то привезли бурдюки
Спенсер какими-то хитрыми щипцами извлекал пули. Ему запретили их выбрасывать. Он только отмахивался, то и дело подзывая меня, чтобы промыть водкой пулевое отверстие или подержать раненого, чтобы влить ему в рот лауданум из бутылочки.
Я потерял счет времени и не имел никакой возможности следить за ходом битвы. Моя белая черкеска превратилась в нечто серо-буро-малиновое в красную крапинку. Внизу под горой продолжало грохотать. Пушки повели беглый картечный огонь. Поток раненых резко увеличился, причем большинство зря к нам доставляли. Им уже ничем помочь было невозможно.
Мне стало дурно.
Я вспомнил, как в первый раз в школе на уроке НВП нас отправили на стрельбище. Как мы радовались в автобусе, предвкушая, что сейчас постреляем из настоящих автоматов! Как горели у нас глаза! Нас привезли, выгрузили. Я, к зависти многих, был выбран в первую десятку. Нас уложили в ряд напротив мишеней. Выдали каждому по Калашникову. Я начал целиться. Но мой восторг был так велик, что вызвал нервную дрожь. Поэтому приходилось себя успокаивать, чтобы руки, наконец, перестали трястись. Друзья по десятке справились с волнением быстрее меня. И все выстрелили раньше меня. И за одно мгновение весь мой восторг, предвкушение небывалого наслаждения были растоптаны сначала невероятным грохотом от выстрелов, затем резко ударившим в нос запахом пороха. Тут же вслед за этим к горлу подступила тошнота. Я еле отстрелялся, думая о том, как меня нещадно обманули! Нет никакой радости и романтики в автомате в руках. Ни один фильм, который нас мальчишек приручил к этой романтике, не передаст настоящего звука выстрела, настоящего грохота беспрерывных выстрелов. Уж тем более кино не передаст вам запаха боя.
Запах бездымного пороха от АК и скромная автоматная очередь не шли ни в какое сравнение с залпами картечью и удушливой вонью, которая распространилась по всей долине и окружающим ее горам. Весь мой опыт попаданства с точки зрения пороха — это выстрелы в Стамбуле и в минах Одессы, в приветствиях балаклавцев. И такой опыт сейчас выглядел насмешкой. Насмешкой теперь казались и мои мысли о том, что я последние полгода не раз и не два был на грани между жизнью и смертью. Я даже не представлял себе, что в действительности является такой гранью. Вот сейчас она мне демонстрировалась во всей своей ужасающей правде.
Я растерялся, понимая, что сравнительная идиллия моих первых месяцев в этой жизни закончилась. Что вот с этого момента пойдет другой счет и будут другие ставки. С этого момента моя борьба за жизнь будет все время сопровождаться бесконечными выстрелами и грохотом, и все чаще и чаще мне придется вдыхать вонючий запах пороха. Бесконечные раны, обрубки и куски тела, лужи крови станут самой привычной картиной для моих глаз. И, если ты, Коста-Спиридон, мать твою, хочешь выжить, так научись, сука, держаться на коне лучше самого искусного черкеса, полюби запах пороха, перестань вздрагивать от каждого выстрела, вплоть до того, что стреляй себе над ухом, как стреляют черкесы над головами своих лошадей. Преврати все это в обыденность! В будни! К тому, что теперь, с этой минуты, станет главной составляющей твоей жизни!