Побег из волчьей пасти
Шрифт:
Мы зашли в кунацкую. Юзек притащил бурдюк с вином. Разлил по чашкам.
— У тебя золото есть? — спросил меня Юсуф.
— Есть! — ответил я смело, ни капли не опасаясь.
— Брось в мою чашку! А я в твою! Выпьем — и станем кунаками. По сердцу ты мне пришёлся! Только золото не глотай! — не удержался он от подначки.
Мы вместе засмеялись. Подняли чаши с вином и золотыми монетами, приветствуя друг друга, и выпили. Винцо оказалось дрянным. Зато у меня в Черкесии появился первый кунак.
«А ведь мы со Спенсером обряд не выполнили. Выходит,
[1] Армяне-черкесогаи дали много знаменитых фамилий. Например, Каспаров и Айвазов. Предки Тарасовых-черкесогаев — знаменитый московский меценат начала XX века Н. Л. Тарасов, спасший МХАТ, французский писатель Анри Труайа и первый легальный советский миллионер Артем Тарасов.
[2] Никаким узденем Айваз не был. Просто похвальба. Когда горцы-армяне переселились на русский берег и основали аул, превратившийся вскоре в Армавир, богатые купцы обращались к начальству с просьбой сделать их дворянами, поскольку они владели крепостными. Им было отказано, ибо у черкесов они не владели землей, в отличие от настоящих узденей. Земля была в общинной собственности.
Глава 9
Кубанские топи
Мысли о Торнау не шли у меня из головы, пока я возвращался в княжеский аул. Я чувствовал, что между нами есть какая-то связь. Наше короткое общение на берегу Цемесской бухты протянуло между нами незримые нити, словно мы сказали друг другу: «ты и я, мы одной крови». Он назвал меня соратным товарищем — так, будто мы бились с ним много лет плечом к плечу. И наше рукопожатие… Тут все по чесноку. Не так с англичанами было, когда ручкался с ними, подтверждая слово «джентельменское».
Эх, Федор Федорович! Ты ведь предчувствовал! И Засса ругал…
Чушь какая-то выходит! Черкесы — хвалят, русские офицеры — ругают. Все с ног на голову перевернуто. Да и черт с ним, с Зассом! Не о нем стоит думать. Торнау — вот новая головная боль!
Меня провожал до аула Юзек, и я решил у него поинтересоваться:
— Слышали что-то о захваченном русском офицере?
Юзек испуганно замотал головой.
— О таком нельзя разговаривать! Подозрителен, как черкес — такую поговорку надо сложить. Столетиями ведя борьбу со всем миром, они превратили недоверчивость в привычку. Остались одновременно очень открытыми, гостеприимными и склонными к суевериям людьми.
— А сами как в плен попали?
— Я дезертировал!
Я с удивлением на него посмотрел.
— Осуждаете?
— С чего бы мне вас осуждать? Тем более, вы поляк. Наверное, после восстания вас сослали на Кавказ? В солдаты… И унтер-офицерское звание выслужили…
Он кивнул, но остался при своем мнении.
— Все равно осуждаете! А я дезертировал по юридическим мотивам!
— Вот как! Однако! Про корыстные мотивы слышал. Про политические тоже… Но юридические?
— Видите ли, я в Варшаве был адвокатом. Неплохим практикующим адвокатом. И в законах знаю толк. В русской армии существует «Полевое уголовное положение». За грабеж
— Неожиданно. Выходит, Вельяминову полагается расстрельная команда? А черкесы — невинные жертвы преступников?
— Напротив! Бунт и неповиновение жителей мест, занимаемых войсками, так же наказывается расстрелом. Получается, следует казнить все население Черкесии, за редким исключением.
— И вы, стало быть, не в силах терпеть подобный правовой беспредел, решили дезертировать?
— Именно так! Впрочем, вам не понять до конца моих мотивов. Я же не спрашиваю, почему вы, грек, прибыли сюда с англичанином?
— Хм… Ответ прост: я его друг. Я грек с Островов.
— Ааа… Я читал в варшавских газетах, что англичане много хорошего сделали на Ионических островах.
В его «я читал в газетах» прозвучала такая тоска, что мигом включилось воображение. Я представил Юзека — пана Иосифа — за чашечкой кофе в уютной варшавской кофейне, перелистывающего газетные листы, прикрепленные к изящной палке с фигурной ручкой… По-моему, он тоже это представил. А потом оглянулся вокруг, рассмотрел эти горы и овец на склонах и отчетливо понял: нет, не пить мне больше кофе в Варшаве.
Мне его не было жалко. Не люблю дезертиров. Особенно тех, кто, нарушив присягу, берется других поучать или ищет себе оправданий в правовом поле. Махнул ему рукой на прощание на околице аула и отправился к Спенсеру на княжеский двор.
Мой спутник пребывал в серьезном волнении.
— Пришла весть об убийстве князя Джамбулата![1] Княгиня в трауре по дяде и собирается ехать в его аул. Хаджуко Мансур будет ее сопровождать. Нам не стоит здесь задерживаться. Я намерен по берегу Кубани добраться до окрестностей Анапы и все там осмотреть.
Вот же неугомонный! Воронцов не пустил его в крепость, вот он и решил восполнить пробел.
— Что слышно о виновниках в смерти князя?
Спенсер поморщился:
— Двух мнений быть не может: в смерти вождя виноват Засс. Болотоко ехал к нему на встречу.
— Эдмонд! Не стоит судить Засса по европейским меркам. Черкесы его уважают.
Спенсер отмахнулся.
— Ты ничего не понимаешь в порочности человеческой натуры. Это человек, помешавшийся от жадности. Он отрубленные головы продает в Берлинский анатомический театр!
Наша песня хороша, начинай сначала. Тяготясь этим разговором, я перевел его на тему черкесского кодекса чести. Оказалось, Эдмонд про него наслышан. И имеет собственную оригинальную точку зрения.
— Безусловно, черкесы сохранили значительное количество рыцарских обычаев и манер. Но соединили их с традициями Востока и со своей природной горской простотой. Что же до их представлений о чести, народам Европы можно было бы у них поучиться. Почему-то цивилизация не искоренила жестокость, но придала ей новый импульс. Бесчестье стало модным!