Побег из волчьей пасти

Greko

За этим занятием меня застал старый знакомец — Юсуф Таузо–ок из племени Вайа. Как оказалось, он жил неподалеку и пригласил меня в гости.

— Как поживает мой «племянник»?

От моего вопроса он сильно смутился.

— Не могу отдать сына. Его аталыком станет Пшикуи-Бор-ок. Мой соплеменник. Жена не хочет, чтобы мальчик далеко уезжал.

Его знаний турецкого не хватило мне объяснить суть дела. Когда добрались до его дома, Юсуф вызвал раба-поляка, хорошо говорившего по-русски.

Юзек, мужчина средних лет в

рваном русском унтер-офицерском мундире, перевел слова хозяина:

— Здесь принято отдавать ребенка пяти лет в чужие семьи. Чтобы дома не забаловали. Чтобы рос настоящим мужчиной. Приемный отец на всю жизнь становится близким человеком. Всегда придет на помощь. И повзрослевший приемный сын всю жизнь будет оказывать аталыку почтение. Даже если станет князем.

Суровые ребята, ничего не скажешь. Я решил переспросить:

— Неужели все своих детей отдают?

— Нет. Только уорки, уздени и князья. Те, кто следует нашему кодексу чести — «Уорк хабзэ».

— Неужели есть рукописный свод правил?

— Нет. Только устный. Но все знают. Как войну вести, как к женщине относиться, как поединок проводить и как поступать с павшим врагом.

— На другом конце земли, — решил я поделиться, — есть такая страна — Нипон, Джапан… Там живут смелые воины — самураи. У них тоже есть свой кодекс — Бусидо. Их кредо: не важна цель — важен путь.

— Хороший кодекс! И хорошие слова! — восхитился Юсуф. — Путь воина — путь благородного человека. Нет чести в убийстве раненного или больного. Нет чести, если сразил врага под крышей его дома. Нет чести, если потерял оружие. У нас говорят: потеря воина — горе его семьи; потеря оружия — горе всего народа!

— А в чем вы видите особую честь?

Юсуф задумался.

— Разве может быть особая честь? Честь или есть, или ее нет. Храбрость не в том, чтобы победить врага. Храбрость — победить сильного врага, который выше тебя по силам или равен. Если такого нет, не вступай в бой, не позорься!

Я вспомнил, что Молчун отсиживался на горе и вступил в бой, лишь когда ему была поставлена задача. Видимо, в казаках он не видел равного соперника.

Юсуф много поведал мне разных правил. Я все больше укреплялся в мысли, что передо мной законсервированный во времени образ рыцаря ранней средневековой Европы. Особенно это сходство подчеркивал сам вид многих воинов в их длинных кольчугах и островерхих шлемах с бармицей.

Но были и серьезные различия. Например, поединки. Черкесы не знали рыцарских турниров и поединков на копьях. Если противник принял вызов, соперники вставали на бурку и дрались кинжалами. Причем, колоть запрещалось — только рубить. До смерти.

— А в чем честь абрека? — задал я вопрос, так и вертевшийся на языке. — Разве кража — дело благородное?

Юсуф задумался. Встал, принес нам чубуки. Потом ответил, хитро улыбнувшись:

— В уорк хабзе есть правила поведения во время набега. Значит, быть

абреком чести не противоречит. Я так скажу: идешь в набег удаль свою показать — молодец! Кто идет за богатством — тот, как женщина.

— А ты ходил?

Юсуф рассмеялся. Глупый вопрос. И так все понятно.

— Хорошо, — я принял такой ответ без сопротивления. — А Засс? Про него говорят, что он человек чести. Но он же головы рубит!

Юсуф совсем развеселился. Хохотал, хлопая себя по коленям.

— Как ты думаешь, у кого Засс научился? У нас! С Кабарды тот обычай пошел, как и весь наш кодекс. Только мы головы зарываем, чтобы душа убитого не принялась мстить. Голову не у каждого берем — только у самого сильного. А Засс — смелый. Духов не боится!

Я прифигел от такой логики. Но спорить не стал.

Юсуф что-то рассказал, но Юзек затруднился сразу перевести. Пару раз переспросил хозяина. Потом разъяснил:

— Он говорит, что Засс «очеркесился». То есть превратился в черкеса: одевается, воюет и следует пути чести, как благородный воин, как настоящий горец. Проявляет щедрость и великодушие, когда надо. И внушает страх своим врагам. Достоин уважения.

— Как кабардинский князь?

Юсуф снова замолчал, видимо, решая, говорить дальше или промолчать.

— Нет! Кабардинцы стали нарушать уорк хабзе. Когда бедными стали, аулы свои в Кабарде потеряв, много подлого стали делать и продолжают делать. Недавно русского офицера схватили. То, что хитростью действовали — это нормально. То, что золото за него требуют, тоже сгодится. Но они взяли в плен человека, который им доверился, которому они обещали служить проводниками. Это — бесчестие.

— И что с офицером?

— Откуда мне знать? Прячут где-то в горах. Офицер известный, лазутчиком был. Много золота за него дадут.

Меня как молнией ударило. Ведь этим офицером мог быть Торнау. Который спешил ко мне, чтобы быть рядом. Отныне я сам за себя. Поддержки не будет. К русским попадать в плен нельзя — смертельно опасно.

— Да ты побледнел? За офицера испугался? Или поступок кабардинцев тебе не по сердцу?

— Душно у тебя, в кунацкой. Давай на воздух выйдем.

— Пойдем, коли так. Покажешь мне свой нож. Интересная штука.

Мы вышли во двор. Я протянул стальную полоску Юсуфу. Он повертел нож в руках.

— Научись левой рукой кидать.

— Зачем?

— В правой будет кинжал или пистолет. А в левой нож. В ладони его не видно. Противника отвлек — и раз: нож в сердце, — он снова захохотал.

Веселым человеком оказался. А на берегу игру в гляделки затеял. Вот, пойди-разбери, что от каждого черкеса ждать…

Мы покидали нож. Левой неожиданно у меня стало лучше получаться. Юсуф был доволен.

— Скажи, брат, а есть ли честь в таком броске исподтишка?

— Ха! Братом меня назвал! Я и сам уже об это думал! Пойдем обратно в дом.