Почему исповедуются короли

Проктор Кэндис

На ней было все то же поношенное платье, что и в ночь нападения, и, судя по всему, она только что сумела одеться без посторонней помощи.

– Я услышала ваш разговор, – ответила она, со слабым, поспешно подавленным вздохом усаживаясь напротив Себастьяна.

Напряженные складки вокруг рта подсказывали, как нелегко ей было подняться.

– Не похоже, чтобы вам можно было покидать постель.

– Ей и нельзя, – подтвердил Гибсон.

Александри встретилась глазами с Себастьяном. В ее взгляде он уловил тлеющую враждебность и что-то

вроде настороженности загнанной в угол лисицы.

– Что вы можете рассказать о той ночи, когда убили Дамиона Пельтана?

Француженка приложила ладонь ко лбу, словно даже попытка собраться с мыслями вызывала у нее новый приступ боли.

– Боюсь, я не так много помню.

– Можете назвать имя человека, сопровождавшего вас в «Герб Гиффорда»?

Опустив руку, она недоуменно нахмурилась:

– Какого человека? О чем вы? Я ходила туда одна, точно это знаю.

Друзья переглянулись.

– По утверждению некоего Митта Пебблза, женщина под вуалью и неизвестный мужчина спрашивали Пельтана около девяти вечера в день его смерти. Доктор поговорил с ними на улице, затем захватил пальто и ушел.

– Мне ничего не известно об этих людях, – покачала головой Александри. – Дамион не упоминал о них. Когда я подошла к гостинице, он один стоял на тротуаре и смотрел на звезды. Я спросила, чем это он занимается – той ночью было ужасно холодно. А он ответил, что просто… размышляет.

Себастьян пытливо всмотрелся в бледное, сдержанное лицо. Но если француженка и лгала, то ничем не обнаруживала этого.

– А дальше?

– Я попросила его сходить со мной к больной дочери Клер Бизетт. Дамион поднялся в номер за пальто, затем мы остановили фиакр. Мы предупредили извозчика, куда направляемся, но возле Тауэра он отказался углубляться в трущобы и высадил нас, так что пришлось проделать оставшийся путь до «Двора висельника» пешком. А потом… – она пожала плечами. – Я знаю, что мы осматривали Сесиль, но почти не помню этого. А дальше и вовсе ничего.

Она удерживала взгляд Себастьяна, словно бросая вызов, словно провоцируя не верить ей, и он подумал: «Почему? Зачем бы ей утаивать сведения, могущие вывести на тех, кто пытался ее убить?»

– Я слышала ваш разговор, – повторила Александри. – Насчет вашей жены.

– И что насчет моей жены?

– Существует способ повернуть младенца в утробе, который состоит в надавливании руками на живот, чтобы извне воздействовать на плод. Но это необходимо сделать в ближайшее время. Если промедлить, дело значительно осложнится.

– Звучит довольно опасно.

– Нет, если знать, что делаешь.

– Такое возможно? – покосился Себастьян на Гибсона.

Тот пожал плечами.

– Я слышал рассказы о подобной манипуляции. Но за их правдивость ручаться не берусь. Мне не доводилось говорить ни с кем, кто бы сам проделывал такое.

– Я проделывала, – подалась вперед Александри Соваж. – Это не всегда срабатывает. Но вы должны позволить мне хотя бы попытаться. Если ребенок

не повернется до наступления срока… – ее голос прервался, и в душе Себастьяна вновь разверзлась зияющая бездна страха.

– Нет, – отрезал он.

Она откинулась в кресле, сжимая потертые кожаные подлокотники.

– Что вы себе вообразили? Будто я намеренно наврежу невинному младенцу и женщине, которой ни разу в жизни не видела? Просто чтобы свести с вами счеты?

– Именно.

С побледневшим лицом и дрожащими от усилия руками француженка поднялась на ноги.

– Ваш друг – глупец, – бросила она Гибсону и вышла из комнаты, сопровождаемая его изумленным взглядом.

– Ты не говорил мне, что ей стало лучше, – вставил Себастьян.

– Ей не лучше. Жар спал, но я не шутил, когда сказал, что ей нельзя вставать с постели. – Гибсон перевел взгляд обратно на лицо друга. – Не желаешь объяснить, что, черт подери, все это значит?

– То есть Александри ничего тебе не сообщила?

– Нет.

Себастьян допил вино и поднялся налить себе еще стакан.

– Помнишь, я говорил, что встречал эту женщину раньше, в Португалии?

– Помню.

– Я выполнял поручение полковника Синклера Олифанта, когда меня захватил в плен отряд французских кавалеристов. Она была с ними. Точнее, с любовником, неким лейтенантом Тиссо. При побеге я убил его.

Это была не вся история – далеко не вся. Но к тому времени, когда она произошла, искалеченный Гибсон уже вернулся в Лондон, и Себастьян предпочел не посвящать друга в ужасные подробности.

– Думаешь, она затаила на тебя злобу?

Себастьян оглянулся. Ветер швырял в окно снег и словно бы доносил слабый шепот давно минувшего прошлого.

– А ты как считаешь?

Гибсон направился подбросить в огонь угля, а затем так и остался стоять у камина, опираясь рукой об полку и всматриваясь в языки пламени.

Через некоторое время Себастьян снова заговорил:

– Я тут кое-что узнал, может, существенное, а может, и нет. Отец Дамиона Пельтана был одним из врачей, выполнявших вскрытие тела маленького дофина, когда тот умер в тюрьме Тампль. И лечил мальчика перед самой кончиной.

– Ты серьезно? – повернувшись, уставился на друга Гибсон.

– Граф Прованский лично подтвердил данный факт.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже. Особенно если учесть, что Пельтана убили в годовщину казни Людовика XVI.

Гибсон оттолкнулся от камина.

– Много ли тебе известно о смерти последнего дофина?

– Сомневаюсь, что хоть кому-то многое известно о тех временах. Но есть один французский аристократ, близкий к графу Прованскому, – Амброз Лашапель. Мне кажется, он куда осведомленнее, нежели делает вид. По самому широкому кругу вопросов.

– Думаешь, тебе удастся его разговорить?

Допив вино, Себастьян отставил в сторону стакан.

– Не знаю. Однако намерен попытаться.