Почти полный список наихудших кошмаров
Шрифт:
– Хватит меня кадрить, – Джона игриво подтолкнул ее локтем, а потом намотал прядь ее волос на палец и задумчиво уставился на него. – Ты выберешься отсюда, Эстер.
– И заберу тебя с собой.
– Разумеется.
На некоторое время они замолчали, потому что оба совершенно не умели врать.
Когда холод стал забираться своими длинными пальцами под куртки, ребята ушли в дом. Джона продолжил работать над портретом Эстер, а она делала все возможное, чтобы он не заметил ее слезы. Две тысячи. Две сотни – уже огромная сумма, но две тысячи? Это их разорит.
Джона молча собрал краски, подошел к
Эстер проснулась от резкого толчка. Солнце уже село; над ней с криками возвышался мужчина. Она не могла разобрать большую часть его ора, за исключением слов «шлюха» и «залетела». Джона грубо подтолкнул ее к двери, приговаривая: «Уходи, уходи, ради бога, уходи, Эстер!» Она двигалась как во сне: хотела идти быстрее, но была не в силах заставить свое тяжелое, сонное тело выполнять ее команды.
Реми пряталась на заднем дворе: сидела неподвижно в длинной траве за домом. Она видела, как Эстер, спотыкаясь, брела к боковой калитке со скомканным шарфом в руках.
Когда Эстер наконец удалось унять дрожь, она отправила Джоне несколько сообщений.
ЭСТЕР:
Черт.
Прости меня.
Черт черт черт.
Нам нельзя было засыпать.
Ты как там?
Пожалуйста, дай мне знать, что с тобой все в порядке!
Некоторое время она стояла в конце улицы, пока не включились уличные фонари, а солнце не скрылось за горизонтом. Эстер обожала осенние закаты, наполненные свежестью и прохладой; прозрачные стекла больших окон в последние минуты окрашивались в зеленоватые краски, прежде чем все небо заволакивала чернота. Это было единственное время года и единственное время суток, когда магия, подобная той, что жила в сказках, казалась настоящей. Маслянистое летнее солнце постепенно угасало, отчего все вокруг становилось тоньше: свет, воздух, пространство между реальностями.
В такие ночи, как сегодня, сквозь небеса могло просочиться нечто невероятное из других миров – Эстер была в этом уверена.
Тут в доме Джоны послышался треск. Разбилось стекло. Эстер со вздохом втянула холодный воздух. Удивительно, что такая красота могла существовать среди такого уродства.
Джона не вышел. Не ответил на ее сообщения. В окнах его дома не зажегся свет. И нечто невероятное не просочилось сквозь небеса в наш мир.
Эстер шла домой в темноте, размышляя о том, кто она: трусиха, раз не позвонила в полицию, или по-прежнему мечтающая о магии старшеклассница, в то время как всем кругом предельно ясно – магии нет. Во всяком случае, для нее.
Назары встречали ее приветственным шепотом, пока она петляла меж дубов. Дом, как всегда, горел яркими огнями.
Розмари спала на диване, свернувшись калачиком, лицо ее опухло от слез. Она была похожа на маленького ребенка; кольца болтались и соскальзывали с худых костяшек пальцев. Пол рядом с ней был заставлен чашами с водой и травами, сулившими процветание: базилик, лавровый лист, ромашка. Из ладоней просыпались бобы тонка. Подобные крайние меры служили для того, чтобы привлечь деньги в кратчайшие сроки.
При виде заплаканного маминого лица Эстер самой захотелось разрыдаться. Ее злило не только их банкротство, но и то, что все, к чему они прикасались, сворачивалось и прокисало, рассыпалось в их руках. Эстер ненавидела их жизнь. Ненавидела те кусочки
Недостаточно, чтобы спасти Юджина. Недостаточно, чтобы спасти ее дедушку. Недостаточно, чтобы спасти Джону. Недостаточно даже, чтобы спасти себя саму.
«Если папа умрет, – думала она, глядя на мать, – ей придет конец. Если он умрет, она погибнет, и нашей семьи не станет».
Эстер хотела проигнорировать ее. Хотела пройти мимо, скрыться в своей спальне и захлопнуть дверь. Но не могла. Просто не могла. Пока Розмари лежала на диване, подперев щеку рукой, неподвижная и бледная, точно статуя, Эстер хотелось накричать на нее, сказать, что все это ее вина и только ее, но также не могла этого сделать. Связывавшая их некогда магия нашептывала Эстер: «Утешь ее». Поэтому девочка прижала руку к маминой липкой щеке, до сих пор влажной и теплой от слез. Розмари распахнула глаза и посмотрела на дочь, ее лицо озарилось слабой сонной улыбкой.
– Привет, малышка, – прошептала она, не до конца пробудившись ото сна.
– Привет, мам, – прошептала Эстер в ответ. Затем присела рядом с ней и опустила голову на диван, позволив пальцам Розмари перебирать ее волосы, как когда-то в детстве. Вдыхая мамин запах, Эстер пыталась вспомнить, когда именно они стали отдаляться. Разрыв не был внезапным – напротив, он происходил медленно, шаг за шагом, отчего разделявшее их расстояние казалось незаметным, пока не стало непреодолимым.
– Я заплачу, – проговорила Эстер. Эти слова она произнесла дважды и лишь потом поняла, что изо рта не доносится ни звука – только дыхание. Она прочистила горло. – Я заплачу.
– Нет, не нужно, – возразила Розмари, но Эстер уловила, как при этом расслабились мамины руки. – Ты таким трудом зарабатывала эти деньги. Откладывала для учебы в колледже…
– У тебя есть кто-нибудь… – Сказанное прозвучало не как вопрос, потому что вопросы задаешь, когда хочешь получить ответ, а она его уже знала. – Есть кто-нибудь, кто мог бы одолжить тебе денег?
– Нет.
Тем же вечером Эстер с помощью телефона перевела маме деньги на починку системы отопления. Две тысячи долларов. Почти все деньги, которые она заработала на продаже выпечки. Пока Розмари благодарно целовала дочь в щеки, веки и лоб, Эстер гадала, смогут ли они когда-нибудь найти обратный путь друг к другу? Или же разделявший их континентальный разлом будет и дальше отдалять их – настолько медленно и безболезненно, что ни одна не захочет его остановить?
– Я верну тебе деньги, – заверила ее Розмари, моя руки в ромашковом чае. – Я все тебе верну, обещаю.
Можно ли спасти человека, который тонет в самом себе?
24
15/50: Трупы
На День благодарения Джона написал Эстер, что с ним все в порядке, просто до воскресенья он не мог никуда выходить. Сегодня было как раз воскресенье, поэтому Джона появился у нее еще до рассвета: лежал на полу ее спальни и листал книги с ее полок как у себя дома.