Под грозой (сборник)

Сурожский Павел Николаевич

бину земли:

— Прощайте, прощайте!..

Вот и больница—большой серый дом, каменная

ограда и часовенька на углу. Окна горят так, что

больно смотреть... Вон то окно, возле которого

лежал Антошка.... Кто-то лежит теперь на его

месте?.. Во дворе стоит сторож Михей, приложил

руку к глазам и смотрит на поезд... Там, где-то

и Софья Васильевна. Увидать бы ее напоследок...

Прощай, душа простая, добрая!.. И.вы, хворенькие,

прощайте!..

Антошка

смотрит, долго, внимательно на боль-

ницу, на рудник, и что-то непонятное подымается

у него в душе. Он так рвался отсюда, хотел поско-

рее уехать, а теперь вдруг все стало ему близким,

родным. Забылись труд, темнота, увечье, все тяже-

лое и темное, что он испытал на шахте, и осталось

только то, что давало отраду, успокоение— люди,

которых он видел там, речи, которые слышал от

них. И стало жаль их, этих людей, их темной тру-

довой жизни, с которой слилась в одно трудовое

течение и его маленькая, едва только начавшаяся

жизнь.

Поезд влетел в выемку, и рудник исчез, точно

его и не было. А потом крутой поворот в сто-

рону—и поезд очутился в степи, бугристой и тем-

ной, закрытой уже тенями 'вечера.

Солнце поблестело огненными краями и ушло

за степные бугры. Загорелась и поплыла по небу

алая заря. Даль окрасилась в нежно-розовые цвета,

и маленькие тучки, затерявшиеся в небесной

пустыне, загорелись пурпуром и позолотой.

Поезд бежит, постукивает легко, беззаботно,

точно ему весело бежать в светлые весенние су-

мерки среди широкой степи, а у Антошки тихо-

тихо щемит сердце. Мысли бегут, обгоняют

машину, тревожат душу,— и жаль ему чего-то,

и радостно.

Антошка вспомнил свой приезд на шахты пол-

года тому назад.

Каким он был тогда глупым, ничего не пони-

мающим, боязливым. Все казалось ему таким труд-

ным, непонятным, опасным. А теперь он точно

переродился, смотрит на все другими глазами

и совсем другим возвращается домой. Ему каза-

лось, что он прожил на руднике не зиму, а три-

четыре года—так много он видел, так много испы-

тал...

«Теперь, после шахты, меня уже ничем не запу-

гаешь»,—улыбнулся Антошка, и у него шевельну-

лось смелое, горделивое чувство. Стало быть,

даром ничего не пропадает, думал он. Жизнь в са-

мом деле, учит. Хорошее и плохое, легкое и тяже-

лое, важное и пустячное—все идет на пользу чело-

веку, шевелит в нем мысли, раскрывает смысл

и понимание жизни. Надо только уметь правильно

видеть

и понимать... Вот и он, Антошка, многому

научился. Пусть его помяла за это шахта—это

пройдет, забудется, не останется, может-быть, и

следа; но то, -что осветило его душу, раздвинуло

мысли, раскрыло перед ним души и сердца других

людей,—это останется с ним вечно, не забудется

никогда...

Поезд бежал и бежал среди степи. Сумерки

сгущались, гасла заря. Промелькнули одна за дру-

гой две маленькие станции. Виднелись возле них

шахты. В одном месте показались вдали домен-

ные печи. Они пылали, точно гигантские факелы,

и долго стояло от них в степи зарево, как от пожара.

Взошел месяц, и степь ожила, посветлела. От

вагонов легли на землю длинные тени, побежали

рядом с поездом, и дым клубился над ними, как на-

стоящий. Где-то в стороне блестела вода—степная

река или пруд,—набегали и пропадали в голубых

сумерках темные рощи, поселки, шахты, хутора...

Антошка все смотрел в окно, где бесконечным

простором, тихо кружась, разворачивалась степ-

ная даль. Лунный свет нес в себе успокоение.

И в душе Антошки уже не было беспокойства, оно

улеглось, покрылось новым, бодрым настроением.

Он думал теперь о том, как он приедет домой.

Встретят его мать и сестры, обрадуются ему

крепко. И он расскажет им о своей жизни на руд-

нике, обо всем, что дала ему эта жизнь, и они

увидят, что он недаром ездил, недаром жил среди

чужих людей... А потом возьмется, как большой,

за домашние дела и будет ворочаться с ними, пока

не приедет отец... А там, может быть, его ожидает

что-нибудь новое, неизвестное, но хорошее,—

жизнь ведь велика, разнообразна, и много может

дать человеку...

Так думал Антошка, глядя на бесконечные,

плывшие навстречу поля. А когда месяц стал вы-

соко в небе, и забелел над степью туман, и много

станций промелькнуло в блеске вечерних огней,

Антошка положил под голову свою сумочку, лег

на лавку и закрыл глаза.

Колеса вагонов равномерно выстукивали—тра-

та-та, тра-та-та, точно лошадь звенела стальными

подковами.

И казалось Антошке, что скачет он по сталь-

ной дороге на волшебном коне в какие-то новые

края, где для него начнется новая лучшая жизнь,

полная понятного ему смысла и любимого труда,

и он уже не думал о шахте.

В МОРЕ.