Под грозой (сборник)

Сурожский Павел Николаевич

больше про путешествия, про разные страны, и

много нового узнал Антошка. Михаила был парень

начитанный, толковый, недаром толкался между

людьми, и мог об'яснить Антошке многое, что

смутно шевелилось в его сознании.

Часто в разговор вмешивались один за другим

остальные, и Антошка слушал тогда с жадным

вниманием. У каждого было что сказать, каждый

вел в жизни свою борозду, захватывал плугом

то мельче, то глубже,

насколько хватало сил, и

когда говорили о работе, о шахтах, о хозяевах и

рабочих, о разных случаях жизни, каждому хоте-

лось вставить свое слово—всех это касалось и

брало за живое. Много было горечи в этих речах,

и порой Антошке казалось, что перед ним не пять

человек, искалеченных и помятых шахтой, а целые

сотни шахтеров, несущих суровую ношу своего

труда бестрепетно и молчаливо...

Часто беседы переходили в спор, горячий и за-

путанный, горячились даже старики, доказывая

каждый свою правду, и смолкали только тогда,

когда приходили Софья Васильевна или фельдшер.

Громко говорить и спорить было запрещено.

Антошка вслушивался в споры и не мог понять,

кто говорит правду и кто ошибается. Сначала ему

было досадно, что он не может отличить, где

настоящая правда, а потом он понял, что у каждого

своя правда, собранная по крупинке и зернышку

долгим опытом трудовой жизни, и для того, чтобы

найти эту правду, нужно самому много пережить,

передумать, много видеть и испытать.

XVI.

В первое же воскресенье пришел в больницу

Аверьян навестить сына. Его не хотели было

пустить, но доктор разрешил, и Аверьяна привели

в палату.

Антошка еще издали увидел отца, закивал голо-

вой, обрадовался.

Аверьян подошел осторожно к кровати, точно

боясь ступать своими большими, неуклюжими

сапогами по чистому крашеному полу, серьезно,

внимательно посмотрел на Антошку и сказал:

— Здравствуй, сынок. Ну, как ты тут?

— Ничего, подкрепляюсь,—сказал Антошка.

Лицо у него было худое, бледное, нос за-

острился и вихры торчали, как стреха, но глаза

смотрели весело, и Аверьян успокоенно перевел

дух. Ничего, поправляется малец.

— Не скучаешь тут?

— Нет, — сказал Антошка. — Тут хорошо— и

пища, и обхождение—все.

— Так... А из дому письмо было.

— Что ж там?—живо спросил Антошка.

— Ничего, все здоровы... Жеребеночек новый

есть, от Зорьки.

— Вона-а,— запел Антошка,—эта новость его

очень обрадовала.—Теперь, стало быть, у

«ас будет

пара... А еще что?

— Ничего. Про тебя мамка спрашивает... Ску-

чает.

Антошка вздохнул. Мать его любит. Ласковая

она, жалеет Антошку...

— Ты не пиши про то, что я в больнице,—ска-

зал он отцу.—Я отсюда скоро...

— Нет, не буду,— сказал Аверьян. Он смотрел

на сына сердечными, теплыми глазами, и Антошке

было хорошо от этого взгляда. Он улыбнулся и

сказал:

— Давай, тятька, на соляные шахты пойдем.

— Что это тебе вздумалось? —спросил Аверьян.

— Хорошо там, говорят. Ни сажи, ни пыли, ни

гремучки. Чисто так, как здесь в палате.

— Нас туда не пустят, — шутливо сказал

Аверьян.

— Почему?

— Дюже мы грязные, всю шахту замараем.

— А мы в бане вымоемся.

Антошка стал подробно рассказывать о соля-

ных копях. Аверьян слушал и удивлялся: где это

он набрался такой премудрости?

Посидел с полчаса Аверьян и ушел. И стал

приходить к Антошке каждый праздник, а иногда

и в будни заглядывал. Раза два приходил с ним

и дядя Иван. При дневном свете он показался

Антошке каким-то другим, непохожим. Антошка

думал, что лицо у дяди Ивана круглое и гладкое,

как мяч. А на самом деле все оно было в бугор-

ках, морщинах и царапинах, запыленных угольной

пылью, и, что больше всего удивило Антошку, на

бороде оказалось несколько золотистых волосков.

Он все щурился, точно ему больно было смотреть

на свет, и пахло от него гремучкой и темнотой.'

Дядя Иван заметил, с каким удивлением рас-

сматривал его Антошка, и сказал, посмеиваясь:

— Что, думаешь, меня подменили? Нет, брат,

все тот же, а только солнышко тебе не лампочка—

яснее светит.

Антошка был рад видеть дядю Ивана— привык

он к нему в шахте.

— Что ж это ты тут валежничаешь,—шутливо

– сказал дядя Иван.—Там об тебе Бычок беда как

скучает. Даже сена не ест.

— Ну?—удивился Антошка.

— Прямо слезами плачет. Спрашивал—чего ты?

Так молчит, только головой мотает.

Антошка засмеялся. Милый Бычок!.. И Антошка

тоже соскучился об нем. С удовольствием погла-

дил бы его по шершавой морде.

— А новый как?

— Новый, как дома,—с добродушной насмеш-

ливостью сказал дядя Иван.— Шахта ему по вкусу

пришлась. Ест так, что аж страшно: хрум, хрум

и нет вязанки. Зато и ленив же—прямо совести