Под прусским орлом над Берлинским пеплом

ATSH

Я обещал Адаму учиться и учусь сам!

Рой здесь самодельничал… Но я очень рад, что мои уроки не проходят даром. Пару клякс? Пустяки. Его стремление и упорство когда-нибудь дойдут до того, что он будет писать не хуже самых искушённых филологов. Мой умный Рой… Я горжусь, что ты учишься, и бесконечно благодарен, что ты так переживал за меня.

Я спал два с половиной дня пребывая в кошмарах, но не в силах из них выбраться. Мне снился Стэн, стоящий в лесу недалеко от поместья. Он смотрел на меня своими безумными, наполненными дикой болью глазами и беззвучно шептал что-то. Звал к себе, манившей рукой. Я хотел бежать от него, но не мог. Едва только я поворачивался в сторону дома, как его рука молниеносно хватала меня за запястье и впивалась в кожу до крови . И как только я поворачивал голову к нему, я видел,

что это не Стэн вовсе, а Юстас. Он смотрел на меня, а глаза его были запавшими, словно у скелета. Они смотрели со скорбной тоской и немым обвинением. И молча он протягивал мне нож. Вкладывал в мою руку, а я пытался оттолкнуть его, выронить нож, но только глубже всаживал его ему в сердце.

Лицо Фрау Ланге, склонившееся надо мной, когда я проснулся, вызвало волну облегчения и одновременно беспокойства. Первое, что я спросил, было: «С Роем всё в порядке?» И когда я увидел, как она улыбается, вся усталость, тяжёлым плащом, сползла с моих плеч.

Я уверен в том, что моя предыдущая оболочка, измученная бессонницей и горем, умерла от тяжёлой хвори. И здесь и сейчас передо мной новая оболочка – отдохнувшая, возрождённая. Во мне очень много сил, энергии и огромное желание потратить эту энергию с пользой. Я снова готов жить и бороться.

Запись 23

Нет, не будет с моей стороны ни единой попытки связаться с Майей, ни единого письма, ни единого слова, брошенного в пустоту. Зачем? К чему эти бесполезные старания доказать, что я не предатель, что её подозрения – лишь горький плод заблуждений? Если в её душе, несокрушимым монолитом, застыла эта догма, если вера её в мою виновность крепка, как сталь, то разве смогут эти жалкие клочки бумаги, исписанные чернилами, поколебать эту твердыню? Она их даже читать не станет, отшвырнёт прочь, как нечто грязное, омерзительное, не желая пачкать свой взор видом этих строк. Её сердце, когда-то открытое и чуткое, теперь заковано в ледяные оковы недоверия, и не сыскать ключа, способного растопить этот лёд.

Весть о гибели товарища, с которым делил горе, обрушилась на меня, точно удар грома. Тяжёлым молотом скорби разбила она сердце, оставив в нём незаживающую рану, наполненную болью и пустотой. Словно часть души моей ушла вместе с ним в небытие, оставив после себя лишь зияющую бездну. Но я не смею, не имею права предаваться отчаянию, уступать безволию и слабости. Не для себя, нет, не для собственного спасения, а для тех, кто поверил мне и протянул руку дружбы, кто увидел во мне не врага, но наставника, учителя, ведущего их по тернистому пути знаний. Эти юные, чистые души, доверившиеся мне, ищут во мне опору, свет надежды, и я не могу их подвести.

Меж тем, несмотря на горечь утраты, дела мои идут на лад, принося свои скромные, но такие ценные плоды. Мы уже сделали первые, ещё неуверенные, но такие важные шаги в освоении грамоты. И вот уже мои ученики, с трогательным усердием складывают буквы в слоги, слоги – в слова, постигая тайны чтения, открывая для себя новый, неизведанный мир, полный чудес и открытий. Зимой, когда земля облачится в белоснежный саван, а мороз украсит окна хрустальными узорами, я мечтаю свозить их в Берлин, к главной ёлке, что горделиво возвышается у Бранденбургских ворот. Для этого я непременно договорюсь с шульцем, о паре крепких телег. Я хочу подарить им сказку, показать великолепие рождественских огней, многоцветие праздничных красок, сияющих, словно звёзды , хочу, чтобы их сердца наполнились восторгом и изумлением. А после, вернувшись домой, попрошу их запечатлеть свои впечатления на бумаге, облечь пережитые чувства в слова, чтобы сохранить эти бесценные мгновения не только в памяти, но и на хрупких страницах, поделившись частичкой волшебства с другими. Я верю, что этот опыт станет для них незабываемым источником вдохновения и света, который будет согревать их души долгие годы. И пусть эти строки станут свидетельством того, что даже в самые тёмные времена можно найти в себе силы идти вперёд, неся добро и надежду тем, кто в них нуждается.

Дыхание зимы всё явственнее ощущается в сонном Тифенбахе. Робкий, ещё не смелый первый снег, словно искусный ювелир, тонкой серебряной каймой обрамляет ветви деревьев, причудливо изгибающиеся под его невесомой тяжестью, оседает на покатых крышах домов, преображая привычный пейзаж.

Кое-где он уже успел закрепиться, образовав островки первозданной белизны, но местами, поддавшись робкому, почти неуловимому теплу, растаял, оставив после себя лишь влажные отметины, напоминающие о мимолётности красоты. С этим первым снегом приходит и ощущение неуловимых перемен. Кажется, я стал взрослее, не просто старше на год, а именно взрослее, глубже, мудрее. Время, теперь, ощущается мной особенно остро. Раньше, в круговороте нескончаемых дел, забот и поручений, оно, словно песок сквозь пальцы, утекало незаметно, неосязаемо. Но теперь, даже здесь, в размеренной тишине Тифенбаха, вдали от столичного шума и суеты, оно несётся с пугающей быстротой, стремясь наверстать упущенное. Вот я, полный энтузиазма и вдохновения, переступаю порог школы, готовясь открыть детям двери в удивительный мир знаний. Только начинаю урок, увлечённо рассказывая, объясняя, и вот уже, по мановению невидимого дирижёра, пролетели четыре урока, и детям пора уходить, унося с собой в сердцах частичку нового, неизведанного. Вот, казалось бы, только забрезжил рассвет нового дня, понедельник вступил в свои права, а я уже в компании Роя, моего неизменного спутника, мчусь по дороге в Берлин, чтобы вновь встретиться с фрау Ирмой, отдать ей выполненные задания, и получить новые, ещё более сложные, но и при том более увлекательные. К слову, она довольна моими успехами, видит во мне не просто исполнителя, а человека думающего, ищущего. Она отмечает мои способности к химии и биологии, говорит, что в этих науках я проявляю недюжинный талант, и пророчит мне будущее целителя человеческих тел. Но, несмотря на лестные слова, я твёрдо знаю, что медицина – не мой путь.

Время задуматься о будущем, о выборе университета, профессии, которая станет делом всей жизни. Почти год я посвятил учительскому труду, сея зёрна знаний в юные души, и теперь, оглядываясь назад, понимаю, что именно в этом моё призвание. Я хочу и дальше идти по этому пути, дарить детям свет знаний, помогать им раскрывать свои таланты, становиться личностями. Хотя, признаюсь, где-то в глубине души я понимал, что родители не одобрят мой выбор, посчитают его несерьёзным, мимолётным увлечением. В их глазах, вероятно, я должен был пойти по проторенной дорожке, окунуться в мир бизнеса, стать преемником семейного дела, продолжателем династии.

Они многое мне позволяют, смотрят сквозь пальцы на мои «странности», но не из-за слепой родительской любви, а скорее потому, что считают всё это моими юношескими капризами, игрой, не видя во мне зрелой личности, способной на осознанный выбор. Они просто откупаются от меня, позволяя вольности, пока я продолжаю играть роль послушной комнатной собачки, покорно исполняющей команды. Но я не вправе их осуждать. Они дают мне то, что могут, кидают подачки со своего стола, пока я не нарушаю установленных правил. В нашей семье, увы, нет любимых детей, нет места теплу и душевной близости. Особенно для Клэр… И вы, я уверен, помните, какая трагедия разыгралась в нашем доме, позволившая этой женщине взять бразды правления.

Кстати, я написал письмо Мичи с поздравлениями. Ну как, с поздравлениями... скорее, с формальным уведомлением о том, что я в курсе событий. Не мог же я совсем проигнорировать такое, хотя, признаться, особого восторга не испытываю.

И выразил надежду, что ребёнок унаследует исключительно всё самое лучшее от родителей: ум от отца, красоту от матери. Надеюсь, хоть что-то хорошее в ребенке проявится, хотя бы вопреки. Пожелал, чтобы унаследовал от папы... ну, допустим, его своеобразное чувство юмора, а от мамы - её умение добиваться своего, невзирая на средства. В общем, я был максимально любезен, насколько это вообще возможно в моей ситуации.

И пожелал ей самых лёгких родов. Ну а что еще пожелать? Пусть рожает, как говорится, в добрый час. Хотя, зная Мичи, даже из такого естественного процесса она умудрится устроить драму с заламыванием рук и прочими атрибутами. Надеюсь, хотя бы в этот раз обойдется без лишних представлений.

Ответ себя долго ждать не заставил, видимо, Мичи было очень скучно в её непростом положении. Еще бы, событий-то в её жизни сейчас немного, вот и цепляется за любую возможность пообщаться. Видимо, даже мое ироничное письмо показалось ей достойным внимания. Что ж, в её положении, наверное, любая весточка - уже событие.