Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
— Когда-нибудь, – с мечтательной интонацией произнес Рой, – я стану самым грамотным человеком на свете, и ты будешь мной безмерно гордиться, Адам!
— Конечно, Рой, – с нежностью ответил я, – я всегда буду тобой гордиться, что бы ни случилось. Да я и сейчас уже горжусь тобой, твоим усердием, твоим стремлением к знаниям.
— Правда? – недоверчиво переспросил он, и в его глазах зажегся робкий огонек надежды.
— Чистая правда, – заверил я его. – Но, вот послушай меня, Рой, – мой голос стал серьезнее, – может статься, что жизнь когда-нибудь нас разлучит, таковы, увы, превратности судьбы, и хоть мне совсем не хочется об этом думать, но мы должны быть готовы ко всему. Так вот, я прошу тебя, пообещай мне, что ни при каких обстоятельствах ты не бросишь
— Ты хочешь уйти от меня? – грустно спросил Рой, и в его голосе прозвучала неподдельная тревога, а в глазах застыли непрошенные слезы.
— Я не знаю, мой дорогой друг, как сложится моя судьба, и уж тем более не ведаю, что уготовано тебе, – ответил я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности и спокойствия. – Но пока у нас есть время, пока мы вместе, я прошу тебя, умоляю, не бросай учиться. Это самое важное, что я могу тебе дать.
— А что, если у меня не будет учителя? – с еще большей грустью спросил Рой, не сводя с меня полных надежды глаз. – Кто же тогда направит меня на путь истинный?
— Я дам тебе все необходимые основы, заложу крепкий фундамент знаний, – твердо пообещал я. – Ты знаешь, что всё в этом мире неразрывно взаимосвязано? Как и знания, мой милый Рой. Все начинается с азов, с простого и понятного, а затем, постепенно, ты постигаешь все более сложные и глубокие материи. Просвещаясь, накапливая знания, ты будешь неизбежно понимать, что кое-что из окружающего мира остается для тебя темным, непонятным, и, возможно, тебе даже будет казаться, что оно ниже и недостойно твоего внимания, – я сделал многозначительную паузу. – Но никогда, слышишь, никогда не задирай нос, не превозносись над другими и не осуждай то, чего бы ты ни увидел, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться в жизни. Ибо не всё и не всегда зависит от наших желаний, от нашей воли. Есть еще и непреодолимые обстоятельства, превратностей судьбы, из-за которых жизнь может внезапно свернуть совсем на другую дорогу, не ту, которую мы для себя наметили. И вот тогда, мой дорогой Рой, именно знания, острый ум и накопленный опыт помогут тебе либо вовсе не оступиться и не встать на скользкую дорожку, либо, если уж это неизбежно, дадут тебе в руки те самые заветные коньки, благодаря которым ты сможешь проехать этот опасный и непредсказуемый путь максимально безболезненно и с минимальными потерями.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, Адам, – голос Роя дрогнул, выдавая его волнение, и он, отложив в сторону свой карандаш, торопливо подошел ко мне. Тут же маленькие, но на удивление сильные ручки крепко обвили мою шею, прижимаясь всем своим хрупким тельцем. – Ты навсегда останешься для меня самой первой, самой главной буквой алфавита. Потому что, как только я буду выводить ее в своей тетради или увижу ее где-то еще, на вывеске магазина, в книге, на страницах газеты, я всегда, слышишь, всегда буду думать о тебе, вспоминать тебя, Адам.
В этот самый миг я почувствовал, как мое сердце, словно споткнувшись, пропустило удар, болезненно сжавшись в маленький, твердый комочек, а затем, будто, испугавшись собственной остановки, ухнуло вниз и забилось снова, но уже в каком-то беспорядочном, рваном ритме. В горле встал предательский ком, дышать стало тяжело, и меня охватило доселе неведомое, почти животное чувство тревоги, от осознания того, что однажды, волею судьбы, наши пути с Роем могут разойтись навсегда.
Рой стал для меня звездой, единственной, чей яркий, теплый свет способен осветить мой путь даже в самую страшную, самую непроглядную бурю, разогнать тьму и указать верное направление. Еще никогда и ни к кому я не испытывал столь тонкой, столь глубокой, почти кровной привязанности, такого неразрывного душевного родства. Он стал для меня всем: смыслом моего существования, моим светом, моим воздухом, моей надеждой. И мысль о том, что когда-нибудь я могу его потерять, была для меня невыносима.
—
Фредерика Ленке не заставила себя долго ждать и появилась в комнате почти сразу же, как только Рой, послушно выполнив мою просьбу, позвал ее. Она торопливо опустила рукава своего платья, которые были закатаны, вероятно, из-за стирки, и платком вытерла со лба мелкие капельки испарины, выдававшие ее недавнее усердие. Видимо, день у нее выдался хлопотный.
— Звали, сударь? – спросила Фредерика, почтительно склонив голову.
— Могу ли я всецело Вам доверять? – в свою очередь, спросил я, внимательно вглядываясь в ее лицо, пытаясь разглядеть в ее чертах хоть малейший намек на неискренность.
— Конечно, господин, можете быть уверены в моей преданности, – твердо ответила она, и в ее голосе не было ни тени сомнения.
— В таком случае, – я сделал глубокий вдох, собираясь с духом, – пообещайте мне, что если вдруг, по воле злого рока, случится такая крайняя необходимость, что я не смогу вернуться в деревню, вы, не мешкая ни минуты, отведете Роя по адресу, который я Вам заблаговременно сообщу, и вернете его родной матери? Обещайте мне, что сделаете все возможное, чтобы он оказался в безопасности, под крылом своей семьи. Это крайне важно для меня, Фредерика, возможно, это самое важное, о чем я когда-либо Вас просил.
— Хорошо, господин, будьте покойны, я исполню вашу просьбу в точности, – без колебаний ответила Фике, и ее твердый, уверенный тон не оставлял сомнений в искренности ее слов. – Можете на меня положиться.
Я же, в свою очередь, с самого первого дня, как Рой переступил порог моего дома, готовился к худшему, к тому, что однажды в мою дверь может постучать полиция, привлеченная, например, досужим любопытством соседей или же доносом недоброжелателей, и тогда я буду бессилен что-либо изменить, не смогу сам вернуть Роя в родные края, к его матери. Именно поэтому я и продумал все до мелочей, предусмотрел запасной план, заручившись поддержкой верной Фредерики.
И вот сейчас, получив ее твердое, нерушимое заверение, я почувствовал, как тяжелый камень, давивший все это время мне на грудь, немного ослабил свою хватку. Тревога, терзавшая меня, чуть отступила, сменившись робкой надеждой на то, что, возможно, не все еще потеряно, и даже если судьба распорядится самым жестоким образом, Рой не останется один, не пропадет в этом огромном, безжалостном мире. У него будет шанс вернуться домой, под защиту своей семьи, туда, где его любят и ждут. И эта мысль, словно луч света в кромешной тьме, согревала мою душу и давала силы жить дальше.
Знакомство с моим собственным классом, с вверенными мне людьми, растянулось почти на два долгих месяца, наполненных бесконечной чередой встреч и разговоров. Разумеется, все вышло бы гораздо быстрее, если бы не присущая местным жителям обстоятельность и радушие. Каждый, буквально каждый житель деревень, от мала до велика, от последнего батрака до почтенного шульца, считал своим непременным долгом пригласить меня к себе в гости, приветить как самую важную, самую почетную персону.
И вот, я, словно знатный вельможа, совершающий путешествие по своим владениям, переходил из дома в дом, из одной деревни в другую, где меня уже ждали, встречали с распростертыми объятиями, усаживали за стол, угощали лучшими яствами. От скромных жилищ простых крестьян до добротных домов зажиточных шульцев, от уютных, пахнущих свежим хлебом кухонь до торжественных, наполненных тихим благоговением залов, где собирались деревенские советы – везде меня принимали с неизменным радушием. И каждый с нескрываемым нетерпением делился со мной не только щедрыми угощениями, но и своими мыслями, заботами, последними новостями, слухами и сплетнями, что было для меня особенно ценно, ибо позволяло лучше узнать свой народ, понять его чаяния и нужды.