Подглядывающая
Шрифт:
В его спальне приоткрыто окно, воздух холодный и кристально чистый – последнее особенно чувствуется после сигаретного тумана гостиной.
Эй закрывает окно, мы забираемся под одеяло. Я поворачиваюсь к Эю спиной, он обнимает меня. И мы, прильнувшие друг к другу, засыпаем.
Мне снова снятся дурацкие сны. Эй то спасает меня от бандитов, то вытаскивает из тонущей машины, а затем бросает меня – и просто уезжает. Во сне, как и наяву, я не могу понять, как он ко мне относится. Эй умеет быть идеальным. Но также – безжалостным, саркастичным
…Я ощущаю, что мои плечи укутывает чужое одеяло, – и в смятении просыпаюсь.
Я лежу на кровати в спальне Эя, в одной майке, которая едва прикрывает мне бедра, с взлохмаченными волосами, не заплетенными на ночь. В горле сухо. Свет режет глаза, хотя утро тусклое.
Какого черта я здесь делаю?!
Выскальзываю в приоткрытую дверь в гостиную, поспешно одеваюсь. На кухню я вхожу в джинсах и джемпере – как в броне.
На удивление, Эй тоже одет, хотя волосы влажные – недавно после душа. Эй варит кофе в турке.
– Признаюсь, Эм, – вместо приветствия говорит он, дирижируя чайной ложечкой. На столе у плиты стоят две кружки. – Я – не предел женских мечтаний – не умею готовить изысканные блюда. Но я отлично нарезаю сухую колбасу и батон. В общем, бутерброды будешь?
Предполагается, что неумение готовить – его единственный недостаток?
Соглашаюсь на бутерброды. Заодно сообщаю, что мне пора возвращаться домой.
Мне пора возвращаться к Сергею.
Даже, если от него меня ждет сообщение о прекрасном свидании с другой женщиной.
Мне просто нужно убедиться, что он у меня все еще есть, – пусть даже не в сети. Что Сергей на моей стороне – пока этого достаточно. А читать его сообщения в доме Эя мне чертовски не хочется. Как и писать тайком от посторонних глаз пост номер 328. Какие события принесет мне этот день? Какую запись о нем я оставлю?..
– Из «ментовки» меня вытащил отец – через знакомых знакомых, ни одной записи обо мне не осталось, – произносит Эй, отрезая кружок колбасы. И я не сразу понимаю, что это – продолжение истории.
Я застигнута врасплох, мое желание услышать продолжение выдает меня: затаив дыхание, невольно подаюсь вперед, глаза, наверняка, блестят.
– Кто-то точно присматривал за мной оттуда, – Эй поднимает к потолку нож, измазанный маслом. – И я не подвел. Но об этом позже. А пока, после «ментовки» я вернулся домой, разбитый настолько, что отец даже не стал меня трогать.
Двое суток я отлеживался, глядя в потолок, который то темнел к ночи, то бледнел к утру. Решение я принял еще в «ментовке», так что сейчас я не размышлял – я выжидал, чтобы не натворить глупостей. Ведь, если решение неверное, если ты не готов к последствиям, – начнешь сомневаться.
Мое решение должно было вылежаться, утрамбоваться.
Потому что я собирался сделать жуткую вещь.
Я собирался пойти на шантаж.
И за двое суток это желание лишь окрепло.
Думаю, им просто не повезло со мной. Ну, какой пацан
Скажу иначе. Если бы я не был так отчаянно влюблен в Ренату, я бы не заинтересовал ее как модель. Но, решив сделать меня своей моделью, Рената приобрела со мной еще и целую кучу проблем. Умела бы она заглядывать в будущее, – может, и не стала бы нажимать на кнопку спуска.
В общем, вместе с отличным фото этой парочке достался я. Если бы огласка была им неважна, они бы не устроили весь этот спектакль, не обхаживали бы меня полтора года. Значит, они ценили мое молчание. И я был готов назначить цену.
Мне нужна была Рената.
К черту ее родителей и условности, к черту ее роман со Стропиловым. Теперь ее душа меня не интересовала – до нее мне все равно не достучаться. Мне нужно было ее тело. Она покупала мое молчание поцелуями – теперь цена возросла.
Ну, чего ты так на меня смотришь, Эм?
Ты уверена, что знаешь, кто хороший герой в этой истории, а кто плохой? По какой шкале меряешь? Что на чаше твоих весов? Принуждение женщины – с одной стороны, и обман подростка – с другой? Это обобщенные понятия. Как насчет того, чтобы сравнить поступки по шкале… боли? Как тебе такое, Эм? Как сильно страдала бы Рената, заставляя себя отвечать на мои ласки? И как сильно страдал я тогда, после фотовыставки? Я переродился, стал другим существом. Это они сделали меня таким… Твой кофе остыл. Пей уже.
Эй так резко ставит кружку на стол, что кофе проливается.
– Прости, – он дает мне ворох салфеток, садится на стул, вытягивает ноги и, заложив руку за руку, упирается макушкой в стену. – Я не горжусь этим, Эм. Но тогда… тогда мне казалось, что я все делал правильно. Что если прощу ее, если отойду в сторону, – то снова стану ботаном, размазней. Или вернусь к тому, чем занимался раньше, – сверну с нормальной дороги.
Сначала – решил я – пойду к Стропилову. Поговорю с ним, как мужик с мужиком. Будет драка, точно. И, вероятно, я одержу верх. Он выше меня, но худой, а я лежа выжимал сотку.
Но даже если – он меня, – тогда хоть душу отведу.
А потом я пойду к Ренате. И поставлю ей условие. И тогда я буду главным в этой тройке. Как скажу, – так и будет.
Вот с таким вот настроем я шел в фотолабораторию.
В мозгу будто все потрескивало. Знаешь, как провода коротят? Вот и у меня так.
Хорошо, что тогда мне под руку не попался случайный человек – и что я не попался кому-нибудь под руку. Потому что здравого смысла во мне не было – только безумная цель. Я шел, как на таран.