Подонок. Я тебе объявляю войну!

Шолохова Елена

— Ну, всё, раз понял — за работу.

Стас отпускает мальчишку, поддав ему ногой под зад. И поворачивается к остальным:

— А вы чего морозитесь? Тоже втащить для ускорения?

Оба синхронно трясут головами.

— Тогда тряпки в руки и вперед.

Они даже не спорят, не возражают ни единым словом. Безропотно вытирают свои плевки, бегают за водой, собирают мячи, моют пол, неумело, но старательно.

А затем с покаянным видом просят у меня прощения.

В приемную Стас идет за мной следом. Точнее, я иду, а он резво толкает перед собой тележку, голосом

и лицом изображая что-то гоночное. Особенно на поворотах. Как мальчишка. Но меня это веселит.

После приемной заходим в кабинет директора. Смолин быстро переворачивает и составляет стулья на длинный стол, освобождая для меня пространство, а затем плюхается в кресло Яна Романовича.

Пока я убираю, он рассуждает о всякой всячине. Я слушаю его фоном, как музыку. Потому что в наклоне вести диалог не очень-то удобно. Лишь изредка отвечаю односложно. А когда потихоньку приближаюсь к директорскому столу, чувствую, голос его меняется. Становится ниже, с легкой хрипотцой. И какой-то рассеянный, что ли. Между словами удлиняются паузы. В конце концов Стас и вовсе замолкает. А мне вдруг становится не по себе.

Я выпрямляюсь, оборачиваюсь и напарываюсь на такой жадный и откровенный взгляд, что у меня к лицу тотчас приливает кровь.

Впрочем, Стас тут же отводит глаза, смутившись и сам.

— Э! Что у тебя в голове? — вроде как с шутливым возмущением спрашиваю я.

Стас пытается отшутиться:

— В голове моей опилки, да-да-да…

Потом переводит взгляд за спину, на шкафы.

— Помнишь, как мы там прятались?

— Такое не забудешь, — улыбаюсь я.

— Знаешь, как сильно я хотел тебя поцеловать? Прямо до безумия. Кстати, а зачем ты все-таки сюда забралась тогда?

— Да так… это уже не важно.

— Ну ладно, не хочешь говорить, не говори, — Стас пружинисто поднимается с кресла и медленно, по-кошачьи подходит ко мне. — Но дай хоть гештальт закрою…

Я хочу сказать, что у меня руки мокрые, что надо домыть скорее, что здесь не подходящее место, но почему-то не произношу ни звука. А когда его губы касаются моих, задерживаю дыхание и закрываю глаза…

Спустя две недели…

— Куда ты засобиралась? Мы и часу не занимаемся!

— У меня работа ведь еще, — оправдываюсь я перед математиком.

— Какая еще работа?! Ты понимаешь, что у нас всего ничего осталось? Второй тур олимпиады будет уже через неделю! — кипятится Арсений Сергеевич. — А мы по некоторым темам пока только галопом пробежались.

— Мне надо идти, — повторяю я. — Извините.

Я встаю, собираю сумку под разочарованным взглядом математика.

— Ты, Женя, стала какая-то несерьезная, как связалась со Смолиным. Он на тебя плохо влияет, — ворчит он мне в спину, когда я выхожу из аудитории. Я делаю вид, что не слышу его слова.

А за дверью, в коридоре меня ждет Стас. Арсений Сергеевич не стал тогда на него жаловаться за стычку в Новосибирске. И на уроках его не поддевает больше. Соблюдает холодный нейтралитет. Но, по моим ощущениям, относится к нему все с той же враждебностью.

Стас спрыгивает с подоконника.

— Ну

что, заступаем в рабочую смену? — обнимая меня за плечи, пристраивается рядом.

Понятно, что ему все равно не по душе то, что я мою полы в школе. Однако он или терпит, или свыкся. Но больше мы с ним на эту тему не заговариваем. Кроме того, как бы он к этому ни относился, а каждый день остается со мной. Носит мне ведра с водой, двигает, когда надо, мебель в приемной или инвентарь в спортзале, ну и просто развлекает меня, пока я убираю. А потом отвозит домой.

— У вас же сегодня игра? Вдруг не успеешь? — спрашиваю я.

Стас еще пару дней назад говорил, что они время от времени выезжают в какой-то загородный клуб поиграть в пейнтбол с парнями, причем не только нашими. Там у них большая команда. И это уже вроде как стало традицией. И вот сегодня как раз такой день.

— Ну, не успею, значит, не поеду, — пожимает он плечами.

— Да брось, не надо. Ты же любишь это дело. Езжай.

— Тебя я люблю больше, — легко и беспечно произносит он с сияющей улыбкой. И тут же улыбка его застывает и гаснет. В лице — сильнейшее смятение, в глазах — чуть ли не паника. Будто он вдруг понял, что сейчас сказал.

— В смысле… я люблю, — предательски краснея, продолжает Стас, — время с тобой проводить.

— Я так и подумала, — усмехаюсь я.

Боже, он так напрягся. Аж лицо окаменело. И даже руку с моего плеча сразу убрал, сунув в карман. И отошел в сторону на шаг.

И идет с пылающим лицом, глядя куда угодно, только не на меня.

Хочу его немного растормошить.

— А меня ты совсем не любишь? — подтруниваю над ним. — Ну хоть капельку? Нет? Эх… Ну я тебе хотя бы нравлюсь?

Стас резко останавливается. Сверкая глазами, разворачивается ко мне с таким видом, будто сейчас что-то очень важное на эмоциях скажет. Взгляд его такой жгучий, что у меня и самой начинает гореть лицо. И, если честно, даже сердце замирает в этот миг.

Он пару раз приоткрывает рот, но произносит лишь:

— Я… — и снова замолкает, будто не может себя пересилить.

В конце концов, выдохнув, отводит глаза в сторону и глухо говорит:

— Пойдем уже делом займемся.

Мы идем дальше. И больше он ни слова не говорит.

69. Стас

Парадокс — когда Янка спрашивала меня, люблю ли ее, я запросто, не думая даже, ей отвечал: «Ну конечно». И никаких заморочек. Это было так же легко, как просто поздороваться. Хотя ну какая там любовь? Я даже влюблен в нее не был, как сейчас думаю.

А с Гордеевой — это какое-то постоянное преодоление себя.

И надо же мне было так тупо ляпнуть. Ну и она, конечно, уцепилась.

— Совсем не любишь? Ни капли? — спрашивает, а у самой в глазах искрится смех. Ну, конечно, это ж так смешно. Просто охренеть какой замечательный повод для шуток.

— Ну я тебе хотя бы нравлюсь? — не унимается она.

Ей весело, а у меня внутри пожары, цунами, ураганы.

«Хотя бы нравишься? Я тебя люблю… очень сильно люблю… так люблю, что умер бы, не думая…», — отвечаю ей в мыслях.