Подснежник
Шрифт:
— Значит, если человек бедный, — удивленно смотрит на Георгия Валентиновича своими огромными черными глазами Матевос Шахазизян, — то тогда и армянин человек, и турок человек?.. И даже курд?!
— Непременно! Разве ты забыл одно из самых главных положений марксизма — пролетарии всех стран, соединяйтесь?
Матевос озадаченно моргает глазами, морщит лоб, и вдруг широкая, счастливая улыбка озаряет его лицо.
— Значит, чтобы победить капиталистов, пролетарии разных стран должны резать не друг друга, а своих буржуев?
— Молодец!
— Товарищ Плеханов, дорогой, дай скорее поцелую!..
Вечером Жорж рассказал домашним в лицах об этом замечательном разговоре на пароходе. Розалия Маркович хохотала до слез, когда муж показал, как, бешено закричав на все Женевское озеро «Змерть капиталу!», Матевос бросился обнимать его, Плеханова.
После двенадцати часов, уложив всех спать, Георгий Валентинович сел за статью о Лассале для польского социал-демократического журнала. Работалось необыкновенно споро, Жорж видел перед собой лохматое, чернобородое лицо Матевоса, и ему казалось, что он пишет статью одновременно и для польских читателей, и для армянина Шахазизяна на одном, понятном рабочим всех стран и национальностей языке.
А к утру его начали беспокоить боли в груди. Разбуженная кашлем мужа, Розалия Марковна вышла из комнаты, где спала вместе с детьми.
— Что с тобой? — тревожно спросила она. — Ты простудился?
Жорж бросил на нее мгновенный взгляд. Глаза его лихорадочно блестели.
— Роза, статейка, кажется, удалась!
— Тише, разбудишь девочек…
— Змерть капиталу!!
Розалия Марковна быстро подошла к письменному столу.
— Сколько ты написал страниц?
— Двадцать восемь — каково, а?
— На сегодня хватит, ты не спал уже целые сутки.
— Хорошо, хорошо, вот только прочитаю все еще раз…
— По-моему, надо измерить температуру…
— С превеликим удовольствием! Я просто мечтаю сделать это. Но только если получу градусник, ясновельможная пани, из ваших бесценных ручек…
Температура была 38,6. Розалия Марковна немедленно уложила мужа в кровать. Кашель усиливался. Днем пришел знакомый врач и определил простуду. Георгий Валентинович рвался подняться и снова сесть за статью о Лассале. Но Розалия Марковна понимала — дело обстоит гораздо серьезнее, чем обыкновенная простуда.
Через два дня другой врач, более опытный, нашел у Плеханова сухой плеврит.
Болезнь прогрессировала с какой-то невероятной стремительностью. Кашель сделался почти непрерывным. Георгий Валентинович задыхался. Температура, несмотря на все принятые меры, твердо держалась в районе сорока градусов.
Плеханов сильно похудел, лицо его осунулось, глаза ушли под лохматые брови глубоко и печально.
Розалия Марковна, встревоженная не на шутку, попросила одного из своих университетских преподавателей, профессора Цану, собрать консилиум.
Профессор, испытывая либеральные
Консилиум долго не мог собраться. Местные женевские профессора не понимали — почему они должны консультировать русского без всякого вознаграждения?
Наконец, усилиями Цану доктора все-таки собрались. И прежде всего их поразила сильнейшая степень истощенности организма больного. Почтенные, румяные, седобородые медики с удивлением смотрели на землистое лицо русского эмигранта, утонувшее в подушках.
После первого же знакомства с анализами врачи быстро и многозначительно переглянулись. Зашелестели холодные латинские фразы. Розалия Марковна, услышав их, побледнела.
Анализы повторили.
Диагноз был единодушным — скоротечная чахотка.
Профессор Цану, не глядя на рыдающую Розалию Марковну, тихо сказал, что мужу ее осталось жить не более шести-семи недель…
Глава одиннадцатая
1
— Роза, пить…
— Жорж, это не Роза, это я, Вера Ивановна… Вот вода.
— Роза, воды…
— Жорж, милый, это я — Засулич. Пейте осторожно, маленькими глотками…
— Роза, пить, скорее!..
— Жоржинька, дорогой, неужели вы не узнаете меня?!. Это же я — Вера, Вера, Вера!..
— Зачем — вера?.. Кому — верить?.. Для чего? Дайте хотя бы воды…
— Жорж, вы уже целый стакан выпили, больше нельзя…
— Кусок льда… очень прошу… пожалуйста…
— Господи, он ничего не слышит!
— Русского льда дайте… снегу… В России много снегу… У нас в Липецке большая зима, длинная… Россия большая… а здесь только слякоть… лужи и дождь… Скверно, плохо… Окно открыть… дышать нечем… где Вера Ивановна?..
— Я здесь! Я здесь!
— Все, конец… Как глупо… Тени, тени… В минерально-химическое царство… ухожу… Прощайте… Надо прощаться… Позовите детей… Нет, оставьте с Розой, вдвоем… Роза, прости… вспоминай… Мама, прости… И вы, папенька…
— Жорж, Жорж! Я Вера Ивановна!..
— Как жалко… Ничего не сделано… Только начато…
— Плеханов, не уходи! Не умирай!! Мне нечего будет делать на земле без тебя!..
— Кто плачет?.. Дождь… соленый… А умирать не надо, правильно, надо жить… Кто это? Вера Ивановна, вы?
— Господи, наконец-то!! Это я, это я! Жоржинька, милый, вы слышите меня?
— Темно, душно… А где Роза?
— Она рядом, лежит в соседней комнате…
— Ей плохо?
— Сейчас уже лучше.
— Верочка, откройте окно…
— Все окна открыты…
— Вера, как я рад вас видеть… Вы со мной!.. Вера… Надо верить, надо верить…