Подвиг
Шрифт:
Ольга Сергевна закрыла глаза.
«Да, конечно, глупости … Какъ это сдлать? Есть, говорятъ, конторы. Даже въ газетахъ открыто публикуютъ, точно ничего и постыднаго нтъ въ этомъ. Ну, пойду туда, тамъ станутъ разспрашивать, почему?.. А что я скажу … Боже! Боже … Только бы спокойно жить!.. Ничего мн не надо … Ни богатства, ни Россiи. Ну, какъ я туда прiду, тамъ никого своего и не осталось то! … Только бы никто не выгонялъ! … И съ квартиры-то на квартиру перехать, такъ и то какая мука и разоренiе! Хуже пожара, а тутъ въ чужую страну!.. Паспорта, визы! … Такъ ихъ намъ и дадутъ … Жена полковника Нордекова, того самаго, который
Ольга Сергевна повернулась лицомъ къ стн и долго не могла заснуть. Она слышала, какъ за стною безотрадно шумлъ осеннiй Парижскiй дождь, и ей казалось, что сквозь тонкiя плитки бетона она ощущаетъ сырость, бгущую по стнамъ и съ тоскою думала о раннемъ вставанiи завтра, о томъ, что надо будетъ спшить на поздъ электрической дороги и хать въ надовшую ей до смерти контору и писать подъ диктовку на стенографической машинк, а потомъ до вечера перепечатывать никому не нужные и неинтересные торговые приказы.
Жизнь казалась безпросвтной и ужасной и она начинала понимать, что Леночка могла не вынести такой жизни и ухать куда-то къ какой-то другой жизни … Ахъ, гд-то она теперь, несчастная Леночка!?
XXVI
Князь Ардаганскiй соверщалъ пятнадцатый перелетъ на аэроплан системы инженера Махонина. Ему никто это въ особую заслугу не ставилъ, да и самъ онъ никогда не думалъ, что это подвигъ и рекордъ. Аппаратъ Махонина, усовершенствованный Арановымъ, длалъ такое сообщенiе быстрымъ и удобнымъ. Опасность была только при спуск на землю въ Европ, гд все трудне и трудне было выбирать глухiя мста, гд бы аппаратъ могъ переждать, пока князь създитъ къ Пиксанову и получитъ отъ него пакеты. Парижъ былъ совсмъ заказанъ для князя Ардаганскаго. Ему разршалось только гд-нибудь въ пути бросить письмо матери и увдомить ее, что онъ живъ и здоровъ.
Пиксанову такъ и не удалось наладить Радiостанцiю. Слжка была чрезвычайная. Пришлось закопать въ лсу моторъ и вс принадлежности, а самого отца еодосiя отправить на Аонъ. Теперь въ лсу ничего не оставалось. Бережливый Пиксановъ продалъ и лошадей. Охота была сдана Парижскому охотничьему обществу. Куроводство расширено. Съ осени Пиксановы занялись еще приготовленiемъ пастилъ и мармеладовъ, имвшихъ прекрасный сбытъ въ Париж въ Русской колонiи, особенно посл того, какъ продукты Моссельпрома вышли изъ употребленiя. По лсу и вокругъ фермы Пиксанова постоянно рыскали жандармы и совтскiе сыщики и надо было быть вчно на сторож. Совтское правительство ухватилось за эту ниточку, чтобы раскрыть тайну всей организацiи. Радiостанцiю искали неутомимо. Въ деревн, гд никогда никакихъ дачниковъ не жило, поселились какiе-то Русскiе евреи, не говорившiе никогда, что они Русскiе, и выдававшiе себя за французовъ. Надо было быть осторожнымъ. Въ послднiй свой докладъ капитану Немо на Россiйскiй островъ, Пиксановъ просилъ установить связь на аэропланахъ.
И она съ каждымъ разомъ становилась ненадежне и опасне.
Въ этотъ перелетъ князю Ардаганскому давалъ указанія самъ капитанъ Немо. Онъ сказалъ, чтобы князь прохалъ къ семьямъ офицеровъ въ Париж и передалъ имъ, что ихъ главы живы, здоровы и просили кланяться.
Съ самаго лта, съ того iюльскаго дня, когда князь передалъ синюю записочку Мишеля Строгова Леночк, онъ не бывалъ на вилл
День былъ буднiй. Ольга Сергевна была на служб, и на дач Ардаганскiй нашелъ только одну мамочку. Она только что прибрала комнаты и собиралась съ чувствомъ и спокойствiемъ прочитать газету. Топси узнала князя и, привтливо махая хвостомъ, проводила его до дверей дома.
— А пожалуйте, вроломный съемщикъ, — привтствовала князя мамочка. — Садитесь, гостемъ будете … Ну что наши?
— Полковникъ Георгiй Димитрiевичъ Нордекевь и Александръ Георгiевичъ просили вамъ кланяться. Они оба живы и здоровы и все у насъ благополучно.
— Ну, какъ снимаетесь? — съ глубокой старушечьею иронiей спросила Неонила Львовна.
Князь Ардаганскiй не разобралъ и не примтилъ этой иронiи и охотно со своимъ юношескимъ, чистымъ простодушiемъ, не умющимъ лгать, отвтилъ неопредленно.
— Bсe, слава Богу, идетъ прекрасно. Съемка близится къ концу. Вс чувствуютъ себя хорошо.
— А вы, милый князь, не врите, — съ грубоватою фамильярностью сказала Неонила Львовна, — Такому молодому сочинять такой старой, какъ я, совсмъ не годится.
Князь растерялся и не зналъ, что отвтить.
— Вы же Леночк передали синенькiй пакетикъ отъ этого дурака Мишеля и совсмъ заморочили ей голову. Разсказывайте, что и какъ на вашемъ, ни на одной карт не показанномъ острову, происходитъ.
Ардаганскiй пытался еще сдлать круглые глаза и робко сказалъ:
— Я, Неонила Львовна, не понимаю, о чемъ вы говорите.
— Э, батюшка, тутъ особенно и понимать не приходится, когда и широты и долготы нашъ Мишель дурачокъ прописалъ и жаловался и просилъ вызволить его изъ «блогвардейской» авантюры, — съ грубою откровенностью сказала Неонила Львовна. — Такъ то, милый князь.
Князь Ардаганскiй, свшiй было по приглашенiю мамочки, вскочилъ, какъ ужаленный.
— Гд же Елена Петровна? — спросилъ онъ несмло.
— На теб, кого вспомнилъ! Да будто такъ вотъ ничего и не знаешь.
И Неонила Львовна въ короткихъ, но рзкихъ чертахъ разсказала о томъ, какъ Леночка передала матери записку Мишеля Строгова, какъ она была страшно этимъ потрясена, какъ она, дружившая съ ихъ жилицей, «кто ее знаетъ, что это за человкъ была эта самая француженка», вмст съ нею исчезла.
— He думаю я, чтобы чтонибудь этакое худое съ ними приключилось. Здсь то, — намъ въ полицiи сказывали, — до пяти тысячъ двушекъ такъ, здорово живешь, ежегодно пропадаетъ и ничего съ ними худого не бываетъ, а все-таки намъ не сладко. И думаю я, что это черезъ ваши художества, которыми вс газеты полны.
Князь слушалъ это, какъ приговоренный къ смерти. Записку писалъ Мишель, но какъ же онъ-то, онъ, вопреки инструкцiй, данныхъ Арановымъ, никакихъ писемъ никому не возить и не передавать, далъ себя провести Мишелю, уже бывшему у нихъ на замчанiи и отставленному самимъ Ранцевымъ отъ полета.
Какъ въ мутномъ полусн, плохо понимая, что ему говорила мамочка, Ардаганскiй дослушалъ ея разсказъ и, простившись, вышелъ съ дачи. Онъ шелъ по мстечку съ низко опущенной головой. Ему казалось, что вс знаютъ, что онъ предатель, что онъ человкъ, не исполнившiй своего долга, и ему было безконечно мучительно идти на маленькую чистенькую дачку Парчевскихъ. Онъ молилъ Бога, чтобы никого не застать, оставить записку и быть одному, все продумать и придумать себ кару.