Поэма о фарфоровой чашке
Шрифт:
— Из-за тебя, парень, слышь, из-за тебя!.. Довел!..
Восклицанья и укоризны сыпались на Василия со всех сторон. Он оглядывался и сверкал глазами. Но сквозь поток насмешливых и осуждающих возгласов прорвались чьи-то ободряющие голоса:
— Ну, что вы на парня, как собаки, набросились? Мало ли что бывает!.. Ежели умела девочка гулять, должна и концы прятать уметь…
— Ей удовольствие делаешь, а она в воду… Хо!.. Другие-то не топятся.
— Другие средствия всякие знают, аккуратные!..
В мастерской сцепились, сплелись спорящие голоса. Казалось, о Василии забыли. Он стоял
Рабочие устремились к выходу. Молодежь неслась торопливо, толкаясь и добродушно переругиваясь, пожилые рабочие шли степенно, на ходу разминая усталые плечи и руки.
В дверях Василий столкнулся с Евтихиевой. Красная косынка на ее голове была завязана небрежно, пряди волос выбились из-под повязки, лицо было хмуро и глаза глядели недобро.
— Пойдем-ка, товарищ, — тронула она Василия за рукав. — Пойдем, поговорить нужно!
— Об чем? — уходя с ней в сторону от других, неприветливо и с некоторой опаской спросил Василий.
— Сам, поди, знаешь! О Степаниде… Доигрался, парень… Как теперь будет, а?
— А тебе с какой стороны тут забота? — возмутился Василий, пряча под возмущением острый страх. — Тебя это вовсе не касается…
— Напрасно ты думаешь… Это дело многих касается… Общественное дело!..
— Это ежли с девочкой поиграешь, так, по-твоему, значит общественное дело?.. — грубо засмеялся Василий. Не знал я, что мне собранье собирать следовало, когда я с барышней гулять норовил. Не знал…
— Обожди насмехаться! — оборвала его Евтихиева. — Обожди. Ты мне скажи только — со Степанидой у тебя как теперь будет?
— Знаешь, — приостановился Василий, сжимая кулаки, — знаешь, что я тебе скажу? Катись ты от меня колбаской… вот и все…
Евтихиева рванула на себе косынку, хотела поправить, а вышло хуже прежнего, и покачала головой.
— Ну, не пеняй на себя потом, парнишка!.. Не пеняй…
— Ладно… Пожалуйста! — пропел Василий и ушел.
Женщина мгновение постояла в нерешительности.
Снова поправила косынку. Нахмурила брови и с ненавистью поглядела вслед уходящему Василию.
А Василий дошел до дому, избегая дальнейших встреч и разговоров.
За обедом, когда мать ставила на стол миску со щами, Потап прищурился на сына и нехорошо засмеялся:
— А тебя, паренек, по судам теперь не потянут? За отличие, а?
— Вы, тятя, все это напрасно…
— Конешно, конешно! Мы завсегда понапрасну толкуем. Нонче все нас умнее… Каждый шибздик — и тот все делает и толкует не понапрасну, а мы, родители — дурни!..
— Стынут щи-то! — остановила Потапа старуха. — Будет вам штыриться… Кушайте!..
— Какая тут еда! — отодвинул от себя тарелку Василий. — Спокою нету…
— Ну, ну, ладно! — засуетился Потап. — Ешь, кто тебе мешает?..
Обед закончился в напряженном молчании. Все ели торопливо, и Василий поднялся из-за стола раньше других.
Возвращаясь на фабрику, Василий опять избегал встреч, а проходя недалеко от больницы, украдкой
Евтихиева собрала женщин.
— Товарищи женщины! — взволнованно и горячо сказала она им. — Надо прекращать эти безобразия! Что на самом деле, в какое мы время живем? Ведь не в старорежимное. Тут с двух сторон подойти нужно! Одно — довольно бессознательным парням понапрасну галиться над женщинами и девушками. Не игрушки мы им! Нет! И, окромя того, разве это слыхано, чтобы на самоубийство девушка шла из-за любви да из-за предбудущего ребенка?.. Вполне странно, товарищи женщины, когда мужчина может себе позволить всякое и ему как с гуся вода, а несчастная женщина обязана все последствия расхлебывать и страдать. Надо против этого протесты нам, женщинам, делать!.. Организоваться надо и стараться сделать себя сознательной… Степанида из укупорочного, она почему головой в омут сунулась?
— Понятно, почему: срамно ей!.. Проходу не будет.
— Куда она со сбитеньком, с детенышем приблудным денется?..
— Постойте! Да погодите, бабы! Дайте говорить!
— Дайте мне сказать, товарищи женщины! — взмолилась Евтихиева, стараясь овладеть вниманием собрания, и женщины, которых на мгновение прорвало, мало-помалу успокоились.
— Вот в том-то и дело, что зряшный это стыд. Неправильный… Кому какое дело до того, чей ребенок, кто ему отец?.. Нонче мы живем в новое время, а поступки и мысли у нас еще старые… Сознательности мало. Образования и науки совсем нету… Прикасайтесь, товарищи женщины, к науке, записывайтесь в кружки… вообще организуйтесь сильнее!
Евтихиеву слушали внимательно. Но когда она кончила, все были как будто разочарованы. Женщины ждали чего-го большего. Да и сама Евтихиева чувствовала смутную неудовлетворенность. Она смущенно оглянулась и, заметив товарку-комсомолку, тихо сказала ей:
— Не вышло у меня… Чую, что не вышло. Тут бы как-то по-иному надо сказать, а я не умею… Вот беда-то…
Вяло и неуверенно, стесняясь одна другой, стали выступать женщины. Их выступления были сначала многословны и не на тему. Они говорили обо всем, но только не о том, ради чего их собрали. Но понемногу в ненужное, неизбежное многословие их выступлений вплелось живое и горячее слово: они вспомнили о Степаниде, о женской доле, о том, что эту долю нужно изменить. Они заговорили страстно и пламенно, и в их речах зазвучала уверенность, что долю эту не только нужно изменить, но можно, можно! Что настало для этого время, что жизнь меняется к лучшему…
Евтихиева встрепенулась. Она рванула по всегдашней своей привычке красный платочек на голове, она разрумянилась, и ее скуластое, веснушчатое, некрасивое лицо стало свежим, милым и добрым.
— Товарищи!.. Действительно!.. — зазвенел верою ее голос, когда ей пришлось говорить, — На самом деле, а ясли, а клуб, а все прочее — разве это раньше было?.. Слов нету, мало всего этого, но, как говорится, из маленького завсегда может родиться громадное… Лишь бы охота была да сплоченность!.. Сплоченность, товарищи женщины! От горшков да от квашеной оторваться надо…